В армии я оказался после окончания института: поступил туда по итогам выпускных экзаменов по окончании гимназии № 1 в 1991 г.
На военную кафедру я не попал: отказался сдавать загранник. Плюс так у меня был целый день, который я мог посвятить бизнесу. Я еще в школе выращивал живородящих рыбок, чтобы иметь небольшую копейку, а в студенчестве с товарищем возил из Москвы и продавал учебники по программированию.
Потом мы открыли ларек напротив Статуправления на ул. Пушкина. Чтобы им заниматься, я взял академический отпуск и посвятил себя бизнесу; университет окончил только в 1998 г. А поскольку на военной кафедре я не учился, в 1999 г. меня призвали на срочную воинскую службу. Забрали осенью, и я прослужил ровно год: с 1 декабря 1999 г. по 1 декабря 2000 г.
Служить довелось на Камчатке, в городе Петропавловске-Камчатском.
Технология транспортировки призывников была такая: поездом, в обычном плацкартном вагоне, доезжаешь до Сызрани. Там Поволжский сборный пункт – гигантская казарма, где всех собирают несколько дней. Через день-два туда подгоняют эшелон, вагонов 15, и он идет из Сызрани во Владивосток. Еще подсаживали ребят, человек двести, по-моему, в Уфе.
Поезд набивали под завязку: человек 80–85 в вагоне было. Ехали даже на багажных полках, на третьем этаже. Один парень с него упал, и его замкнуло буквой Г. Но времена были очень суровые, сразу его не комиссовали. И он в таком Г-образном виде доехал с нами до Камчатки.
Помню, мы на построении в учебке, все в шинелях, а он так и стоит буквой Г. Это и трагедия, и смешно. Стоит он в самом конце строя – согнулся, оказался ниже всех. И тут поступает команда кругом и бегом на камбуз. И этот бедолага оказался впереди строя. Все бегут быстро, пинки старшины раздают, чтобы ты быстро перемещался, и вся наша рота по этому бедолаге пробежала. Больше я его не видел, его комиссовали. Такие дикие истории происходили.
Из других дикостей – у нас в команде из Пензы была четверть судимых. Тогда человек мог выйти из тюрьмы, и его призывали. В Уфе из 200 человек была уже половина судимых. Когда их к нам подсаживали, площадь была вся оцеплена, ОМОН, никаких гражданских – их привезли, как каторжников. И весь этот эшелон безумный летит на восток. Пьянство, драки. Только поезд останавливается на станции, эти полукриминальные элементы разрезают кишку между вагонами и выбегают на станцию за водкой. Караул их ловил и сажал на гауптвахту: отдельная камера была, их волоком тащили туда через весь поезд. Просто треш.
Когда мы приехали во Владивосток, нас завезли покормить в какую-то часть войсковую. По численности нас было около тысячи человек. Ехали все в гражданской одежде: это сейчас в форму одевают сразу, а тогда ее выдавали только в учебке.
И вот мы идем по войсковой части в столовую, и вдруг я вижу: местные солдатики смотрят, кто получше одет, хвать его, раздевают, взамен отдают рваное шмотье, и дальше он полуголый идет. А на дворе 15 декабря. Этим солдатам нужна была гражданка, чтобы в город выйти.
После того как нас покормили, привезли в аэропорт, далеко от Владивостока. Поселили, раскидав в каких-то избушках внутри периметра аэропорта, почти на взлетной полосе.
В нашей избушке человек сто было, из них 30 пензяков. И вот пензяки пошли водку искать. И нашли они дорогу: думали, она их приведет к водке, а оказалось, что эта дорога – взлетная полоса.
В этот момент садился самолет. Пилоты видят: идут какие-то, бредут. Вызывают караул, те прибегают, ребят арестовывают, и нас в наказание селят в бывшее помещение столовой – бетонную коробку со стеклами. Температура в ней –15, как на улице. И мы всю неделю при –15 жили в этой коробке. Грелись только 3 раза в день во время еды, когда в столовую приводили на полчаса. Потом возвращались в холодное помещение.
Потом наконец открылось климатическое окно на Камчатке, и нас на Ил-76 всех начали увозить. А народу много: Владивосток битком набивался призывниками со всей России.
Середина декабря. Каждые 10 минут на взлетную полосу аэропорта Елизово падает Ил-76, каждый везет где-то 450 человек. В самолете достаточно жарко, плюс одежда у всех дурацкая, все самое дешевое берут из дома.
И вот нас, вспотевших, из самолета выбрасывают на взлетную полосу, выстраивается где-то 5 тысяч человек. Середина декабря, а мы с жары и стоим на ветру. Нас так несколько часов мариновали. И эта история каждый год в те времена повторялась на Камчатке.
Нас привезли в учебку – 40-й флотский полуэкипаж
В нашем полуэкипаже из 2 тысяч человек 40 заболело пневмонией. Другие болезни вообще не учитывались. Даже если у тебя температура под 40, это не учитывалось, ты же живой пока. Вот если из строя падаешь, тогда тобой займутся. А пока стоишь, никому нет дела.
В казарме тоже не отогреешься, хоть в ней было и теплее, чем в избушке во Владивостоке: уже не –15, а +4. С этой температурой мы жили всю первую зиму.
Я потом, когда в наряде топил углем кочегарку, понял, почему было так холодно. Казарма стояла на вершине сопки, а штаб с котельной внизу, метрах в пятистах. И насосов в котельной по проекту было четыре, а работал только один. Его мощности хватало только, чтобы нагнать тепла до штаба и чтобы батареи не разморозились наверху, в кубриках.
Когда мы приехали, спали в шинелях: матрасов на койках не было. Койки двухъярусные, спали на них не вдоль, как положено, а поперек, так больше влезет. Вместо двух человек на койке лежали пять. На четырех койках можно 10 человек положить. И вот лежишь на койке в шинели, а сквозь панцирную сетку поддувает, и тебе постоянно холодно.
На улице тоже не лучше: стоишь на утреннем разводе, с океана дует ледяной мокрый ветер, и сапоги примерзают прямо к плацу. К концу развода ты их с силой отдираешь.
Всю зиму мы чистили снег. На Камчатке снега много валит, а у нас только штыковые лопаты, попробуй перекидай, особенно если мягкий снег. К концу зимы бруствер был высотой метра два, а через него надо как-то перебрасывать. При этом углы должны быть 60 градусов, все выровнено.
А у нас на территории части жила стая собак. И они каждую ночь бегали и ссали на этот бруствер. Приходилось постоянно этот бруствер стачивать, чтобы желтых пятен видно не было. Нашему мичману все это надоело, он принес из дома ружье и расстрелял этих собак.
В тот период я и узнал слово «шкериться». По-флотски это прятаться. В армии самое главное – это не попадаться на глаза командиру. Поэтому из полуэкипажа в тысячу человек ты ни одного не найдешь. Кто в подвал, кто на чердак, кто в шкаф – все прячутся, бедолаги, чтобы их никто не загрузил работой. Целыми днями шкерились.
А ночью караулы были. Самое блатное место – баня. От нее надо было достать ключ, чтобы не патрулировать часть, а сидеть в тепле. А потом к дежурному раз в час подойти и снова в баню.
Территория части была большая, но патрулировали ее плохо. Бывало, происходили случаи, когда приходили местные, избивали патруль и грабили склады части. В охране же стояли ребята еще до присяги, оружия у них не было. Полный развал, у нас даже не было забора, а часть в центре города: заходи кто хочет.
А это учебка, там большой склад вещевого довольствия. Я в итоге на него и переехал. Как человек грамотный, который может писать шрифтом по ГОСТу, я был туда переведен через две недели.
На складе жизнь по-другому потекла. Там единственное, что требовалось, – не воровать. Все мои предшественники погорели на том, что начинали тащить имущество и продавать. Поскольку у меня мозгов было больше, я не воровал. И я там задержался. Пробыл месяца четыре.
А потом сменился адъютант у адмирала, командующего Группировокой войск и сил Северо-Востока РФ. Адмирал Дорогин стал депутатом Государственной Думы и пришел новый человек – адмирал Сиденко Константин Семенович. И я к нему попал адъютантом.
Я, как секретарь, работал в приемной. Утром приходишь к 8:00, в 8:30 начинаются доклады. Все офицеры штаба приходят, докладывают о делах адмиралу. В 9 часов он уезжает по гарнизону, а ты остаешься, выполняешь задачи.
Главный объект – это баня, куда офицеры, друзья адмирала приходят. Баня – это целый дом с кухней, с бассейном. Я содержал ее в порядке. Летом крышу ремонтировал: была плоская кровля, она текла, надо было содрать старую и постелить новую.
Я служил в комендатуре охраны штаба, так что на бане и был мой боевой пост. По учениям это был мой сектор обстрела: если враг наступал с Авачинской губы, я должен был взять пулемет ручной, сесть на крыше бани и защищать мой объект.
Пока служили, регулярно ездили на стрельбище. Тащишься зимой на полигон, тебя автобус высаживает за 5 км до него. Снега по пояс, тащишь цинк с патронами, а он неудобный, ручки дурацкие.
Ладно, дошел – на дистанции 100 метров ложишься стрелять. А ветер сильный, и хотя воздух чистый, в 20 см над уровнем земли вихрится снег, и ты ни черта не видишь. Только снег чуть-чуть присел, мишень ловишь между снежными зарядами, стреляешь, и опять снег, ничего не видишь. Стреляли из РПК и автомата Калашникова, другого оружия не было.
Помимо этого, мы занимались сбором дикоросов – брусники, шикши. На Камчатке между скал – узкие долины, тысячи гектар, сплошь покрытые брусничником. Норма сбора на человека – 40-литровая бочка брусники в день. Я ездил один раз, в тот раз нас было семеро.
Конец сентября 2000 г. Корабль, идущий на Курилы, выбросил нас на восточном побережье и ушел по своим делам. Связи нет, цивилизации нет – Робинзон Крузо.
И тут начался сезон штормов. А осенние шторма на Камчатке длинные: неделя, десять дней. Еды у нас было на 7 дней. Крупа, тушенка, хлеб, масло – обычный рацион, порции на неделю.
Мы провели там две. Все это время длился шторм. Когда еда кончилась, неделю выживали на дикой природе. Сначала страшно, думаешь, где еду брать. В первый день мы брусникой питались. Но это кислотная ягода: от брусники жестко разъедает рот, все распухает, ни говорить, ни есть не можешь, язвы.
Стали питаться ламинарией, морской капустой. Ее огромными горами на берег выбрасывал шторм. Резали и ели. Но на траве тоже долго не протянешь. Тогда начали мидии собирать. В отлив опускается вода, между камнями моллюсков собираешь и ешь сырыми – хоть какие-то белки.
Но голод же жуткий. Мозги лихорадочно работают. Рядом шла речка. А время – разгар путины, рыбы тьма. Стали искать устройство, чем ее ловить. И вот море дало нам, что требовалось. На берег выбросило острогу. Ей мы начали бить горбушу – и вот тут жизнь наладилась.
Варили рыбу в морской воде, делали салат из ламинарии и очень даже ничего жили. Даже не похудели.
Спали в палатке. Установить ее пришлось низко, опустили где-то на метр и придавили валунами, чтобы ветер – в шторм у него скорость до 100 км/час – не сорвал. В ней как-то выживали всемером. Обсыхали и сушили вещи у костра. Обычно на флоте все в носках ходят, но мы к походу подготовились, надели фланелевые портянки: они быстро сохнут.
Помимо нас, на том поле жили медведи. Выходишь утром из палатки, а недалеко от тебя медведи едят бруснику. Но камчатские медведи сытые, не опасные. При виде человека просто отходят в сторону.
Был я и на пикнике – ездили на корабле. Точнее, на катере 30 м длиной. На нем вышли в бухту на камчатскую рыбалку. Вместо удочки – деревяшка, на ней – леска, а на конце – три поводка с крючками. На крючках – красная шерстяная нитка и грузила.
В бухте глубина метров 15, ты крючки опускаешь, два раза дернул – у тебя уже две трески сидит. Рыба только так подлетает на голые крючки, наживка не нужна. Треска, терпуг, даже палтуса я несколько штук поймал. На Камчатке очень широкое биологическое разнообразие. И ты ловишь, пока рука не устанет таскать рыбу.
Наловили, палубу завалили рыбой, высадились на берег, а там уже нас встречают с алюминиевым тазиком со свежей икрой-пятиминуткой. Это только кажется, что икры много съешь. На самом деле 2-3 столовые ложки, и ты сыт. А потом еще и шашлычок.
Широта в Петропавловске-Камчатском такая же, как в Пензе. На внутренней территории Камчатки достаточно тепло, но на побережье тундровый ландшафт и арктический климат.
Купаются местные в кальдерах – в жерлах остывших вулканов, где скапливается и прогревается дождевая вода.
Местность на Камчатке очень красивая. У нас еще вид из нашего кубрика был удачный: кубрик стоял на высоком берегу сопки, и через гигантские окна были видны красивые закаты. Окна выходили строго на запад, в сторону России.
Костин Алексей на Камчатке
Пока стоишь на вечернем разводе, солнце катится за горы. Белые вершины гор переливаются всеми тональностями: от светло-розового до темно-бордового. Такие закаты были весной и осенью.
А зимой еще интереснее. Авачинская губа никогда не замерзает, и в темноте луна сияет, серебряная дорожка тянется по воде к тебе, корабли стоят рыбацкие в огнях, сверкают.
Костин Алексей на корабле
Прослужил я ровно год. 1 декабря меня призвали, 1 декабря я улетел домой. Обычно с Камчатки улетают до Хабаровска, а оттуда ты пилишь поездом до Центральной России.
А мне командующий – он относился ко мне как к сыну – купил билеты на гражданский самолет Петропавловск-Камчатский – Москва. Я приземлился в Домодедове, оттуда на военной машине меня довезли до Казанского вокзала, билеты купили на поезд через военную бухгалтерию.
В общем, я с комфортом домой возвращался. Помимо прочего, мне подарили часы командирские. Вернулся я домой в звании «главный корабельный старшина». Это высшее звание для матросов срочной службы.
Словом, есть что вспомнить. Армия – это невероятный жизненный опыт, совершенно новый круг общения. У тебя взгляд на жизнь меняется. Не понимаю, почему армию не рекламируют. Я бы всем рекомендовал в ней послужить.
Армия позволяет пересмотреть взгляды на свою жизнь. Много времени есть на размышления. Сознательно фокусируешься на важных целях. Учишься отделять главное от второстепенного.
Подготовили Валентин Мануйлов и Дарья Мануйлова
