Рашид Галеев тестирует новое оборудование
– Рашид Сагитович, почти 4 года прошло с нашей последней встречи (см. «Больница европейского уровня», публикация на сайте 16 февраля 2019 г.). За это время произошло, по крайней мере, два важных события: Вы получили патент на хрусталик, а больница стала заниматься трансплантацией.
– Да, фактически мы единственное учреждение в области, которое уже третий год занимается трансплантацией тканей глаза (пересадкой роговицы).
– В каких случаях в этом бывает необходимость, откуда берутся материалы для пересадки?
– Пересадка требуется при бельмах, помутнении роговицы. Раньше материалы для трансплантации были проблемой, сейчас в Москве есть глазной банк «АйЛаб», который относится к структуре мировой системы глазных банков. У нас с «АйЛаб» договор, и, когда необходимо, они присылают материалы экспресс-почтой.
Одно наименование стоит примерно 120 тыс. руб., тем не менее в рамках выделенных квот на оказание высокотехнологичной медицинской помощи мы делаем пересадку роговицы. Потребность в области доходит до 40 операций в год. В этом году у нас было 20 квот на ВМП.
– Насколько вообще сегодня в Пензе и области востребована хирургическая офтальмологическая помощь?
– Судите сами: у нас три отделения круглосуточного стационара на 7 человек каждое, а есть еще и дневной. В прошлом году было госпитализировано 9370 человек.
За 2022 г. в нашей больнице было сделано в круглосуточном стационаре 9618 операций (на 27% больше, чем в ковидном 2021 г.) и в дневном стационаре 2787 операций. Всего почти 12 тысяч.
А на 1 ноября 2023 г. было прооперировано более 11600 человек: в круглосуточном стационаре – 9235 операций и в дневном – 2551.
Больница является ведущим областным офтальмологическим учреждением, но не единственным. На сегодняшний день на рынке появилось несколько серьезных игроков, которые оперируют в условиях дневного стационара. Это и «Микрохирургия глаза» на ГПЗ, и «Стандарт» напротив нас, и железнодорожная больница с 60-коечным отделением. Там действительно хирурги высокого класса, которые могут делать многое.
Если лет 20 назад областная офтальмологическая больница была монополистом в оказании серьезной офтальмологической помощи, то теперь мы живем в условиях конкурентного рынка, когда пациент может выбирать.
Но если брать серьезные высокотехнологичные операции, то это к нам: уникальную высокотехнологичную помощь получают более 800 человек в год. В этом году лимиты на ВМП уже закончены, но больница продолжает делать обычные рутинные операции, например лечение катаракты.
– Но разве замена хрусталика при катаракте не высокотехнологичная операция?
– Высокотехнологичный метод по определению – уникальный. Когда в стране делается полмиллиона операций, об уникальности разговор не идет. Это стало обычной серийной операцией. Как УЗИ-исследование: оно было когда-то высокотехнологичным, а сейчас везде поставили ультразвуковые аппараты. Так и здесь: технологичный метод, но уже рядовой. Высокотехнологичные операции – это так называемые витреоретинальные операции: на стекловидном теле и на сетчатке глаза.
Еще недавно по ВМП мы делали интравитреальные инъекции, когда в глаз вводятся препараты, сделанные на основе генной инженерии (это очень дорогие препараты для лечения отечных форм заболеваний сетчатки, от чего люди слепнут). Их надо делать достаточно много и каждый месяц, чтобы остановить наступление слепоты. И да, в позапрошлом году они еще относились к разряду ВМП. На сегодняшний день они выведены из системы ВМП и введены в систему ОМС.
– Сложные технологии требуют соответствующих материалов и оборудования. Наверное, санкции заметно отразились на деятельности больницы?
– Отразились, но некритично. За счет изменения логистики есть позиции, которые перестали поставляться в Россию, но на все эти позиции на сегодняшний день есть замена. Цена подросла, потому что теперь завозят не напрямую из Европы, а через третьи страны. Логистика подняла стоимость расходных материалов и самого оборудования, которое мы закупаем, плюс к этому еще и стоимость доллара выросла. И количество оборудования, которое поступает в Россию, уменьшилось.
Надо локтями поработать, чтобы до него добраться и попасть в список счастливчиков, кому удалось купить: даже при наличии денег не всегда бывает. Но я уже слишком долго занимаюсь организацией и знаю, кто и что поставляет, кто больше зависим от санкций в плане поставок.
Поэтому на сегодняшний день все эти проблемы решили. В этом году мы всего один конкурс отменили по причине того, что в связи с санкциями нет завоза товара. В нынешних условиях это более чем хорошо.
– Как быстро устаревает офтальмологическое оборудование?
– Я думаю, в среднем 7-8 лет до выхода нового поколения, которое имеет какие-то преференции.
– Насколько современное оборудование в больнице сегодня?
– С гордостью скажу, что сейчас больница укомплектована самым современным хирургическим оборудованием. Практически по всем позициям мы его обновили за последние три года. Созданное по новейшим технологиям оборудование позволяет проводить любые виды диагностики на всех структурах глаза и оказывать все виды хирургической помощи, начиная с переднего отрезка и кончая сетчаткой.
В этом году за 30 млн руб. взяли, что называется, с иголочки и микроскоп новый, и новый аппарат «ИОЛ-мастер» – корейский прибор, одна из основных функций которого расчет параметров искусственного хрусталика. Исключается человеческий фактор, и с помощью встроенного искусственного интеллекта результат выдается с максимальной точностью.
Это достаточно большой раздел моей работы как организатора – обеспечить врачам условия, для того чтобы они могли работать на современном уровне.
– Судя по количеству операций, врачи работают с высокой интенсивностью?
– Интенсивность у нас всегда определяется количеством больных. Сколько бы их ни поступило, мы должны всех пролечить, поэтому бывает, что врачи уходят и в шесть, и в семь вечера. Бывает, оперируется по 70–80 человек в день. В весенний и осенний сезон наплыв больных. Провал летом, к Новому году, на майские праздники. Наши же пациенты в основном пожилые. Летом у кого дача, у кого внуки. Картошку выкопали – у нас пошел поток. Особенно раньше это было хорошо заметно.
– Проблемы с кадрами нет? Обычно во всех больницах молодежь приходит, учится, набирается опыта и уходит в частную медицину или в Москву уезжает.
– Молодежь в частную медицину никто практически не берет, а средний возраст – да, такое есть, к сожалению. Мы воспитываем врачей хорошего класса, и потом они уходят в частную медицину. Образовался определенный дефицит, который сейчас заполнили молодежью. Молодежь учится, годика через три заработает уже по полной программе. Пока наставники берут на себя сложные операции, молодежь делает те, что проще, но справляется достойно.
– А со средним медицинским персоналом как?
– Тоже все закрыто. Нашу больницу молодежь любит, потому что среди всех учреждений здравоохранения области у нас самый высокий уровень зарплат врачей и медсестер.
– Более высокая зарплата, потому что сложность – специфика офтальмологической сферы? Но ведь и ответственность тоже выше.
– Здесь два фактора. Система оплаты по ОМС построена по 8-ступенчатой системе клинико-статистических групп, которые формируются по степени сложности оказания медпомощи больному. Можно просто покапать капли в глаза, сделать укол, а можно – крайне навороченную высокотехнологичную операцию.
Стоимость законченного случая будет отличаться в разы, а на заработную плату идет 50% тарифа. Соответственно, ответственность лежит в мотивации повышать квалификацию.
Чем сложнее ты делаешь операции, чем более высокотехнологичные, тем больше ты получаешь. Это мотивирует людей учиться, проходить стажировки, специализации, осваивать новые методы. Это хороший экономический рычаг.
У нас врачи ездят в Москву, Казань, Питер, Оренбург. В зависимости от того, кто чем занимается, туда и направляем, где эксперты в своем деле. Потому что, когда врач начинает оказывать более высококвалифицированную помощь, это выгодно и врачу, и больнице, и пациенту. Пациенту не нужно ехать никуда, он получает помощь в области.
На сегодняшний день мы оказываем практически весь спектр медицинской помощи, который необходим по офтальмологии, за одним только исключением. Мы лишь не можем делать органсохранные операции при онкологических заболеваниях глаз.
Стандарт подразумевает там применение радиологических методов, а для этого надо открывать отделение радиологии. Это есть только в глазных центрах. При наличии в регионе единичных таких больных нам проще послать их в федеральный центр.
– Высокая сложность труда, практически на потоке операции – не чревато ли это выгоранием врачей?
– В глазной хирургии выгорания практически не встречается, потому что у нас очень много операций, после которых людям возвращается зрение. И это стимулирует всплеск эндорфинов не только у самого больного по поводу удачного исхода, эта положительная энергия транслируется на врача, когда больные тебе чуть ли не на шею вешаются: «Как здорово! Я счастлив! Я все увидел!»
Действительно, есть специальности, где часто встречается выгорание (первичное звено, например) в силу специфики работы. Наши пациенты нас вдохновляют и заряжают энергией.
– Но жалобы встречаются?
– Конечно. При риторике, что современная медицина может практически все, есть болезни, которые излечить нельзя. Можно в лучшем случае перевести в ремиссию, в некоторых случаях замедлить течение, но все равно человек продолжает терять зрение, слепнуть. Поэтому, естественно, если больного лечат, а становится хуже, это приводит к жалобам и обидам.
Но вневедомственный разбор жалоб, который проводят эксперты нашего минздрава, пока не выявлял у нас отступлений от стандартов лечения. В рамках нацпроекта мы проводим онлайн-консультации с институтом Федорова для самых тяжелых случаев.
– Какие болезни глаз неизлечимы, и насколько они распространены?
– Практически все заболевания сетчатки. Это дистрофия сетчатки, поражения от сахарного диабета (диабетические ретинопатии), от гипертонии. Это глаукома, которая до сих пор в области на первом месте по причине инвалидности из-за потери зрения. В этих случаях речь идет о снижении скорости прогрессирования, вылечить нельзя, люди всю оставшуюся жизнь будут лечиться.
– К счастью, как известно, одна из самых распространенных причин, ведущих к слепоте, все-таки катаракта, а ее успешно лечат хирургическим путем. И скоро будут лечить с помощью Вашего хрусталика. Расскажете подробности для наших читателей?
– В этом году на всю Россию с ООО «НанОптика» (это ведущее предприятие, которое выпускает хрусталики) мы презентовали новый хрусталик, серийное производство которого планируется. Интраокулярная линза трехопорная, как написано в патенте.
В любом хрусталике есть два элемента: оптика (сама линза) и гаптика (опорные элементы, которые крепят в глазу хрусталик).
В этом хрусталике гаптика, в отличие от существовавших до того моделей, распределяет вес хрусталика более равномерно на связочный аппарат. Трехлопастная опора дает самую равномерную нагрузку, которая в осложненных случаях будет хрусталик держать лучше, потому что треугольник – устойчивая фигура.
Первый хрусталик, который делал Святослав Федоров, тоже был трехопорный, хотя и другой. Сейчас вернулись к первым идеям Федорова, но сделали ребро жесткости так, чтобы хрусталик сгибался в нужном месте при имплантации. Запатентованная модель лучше имплантируется, безопасно, с точки зрения хирурга.
Опытные образцы изготовило ООО «НанОптика», а я – идеологический автор всей системы. Им принадлежит патент, а у меня – глубокое моральное удовлетворение от того, что вся страна до Камчатки будет имплантировать мои хрусталики.
Интервью взяла Екатерина Куприянова
