Сулейман Амиров, отец Алии апы, родился и вырос в Усть-Узе. Усть-Уза была самым крупным и богатым селом губернии с населением свыше шести тысяч татар. Здесь Сулейман Амиров женился на Магруй. Когда в 1929 г. организовался колхоз, он был направлен учиться на счетовода.
Усть-узинцы сотнями снимались с родных мест и уезжали жить в низовья Волги и Дона в поисках лучшей жизни. Другие покидали родные места вынужденно, как раскулаченные, которые подлежали высылке за пределы области на определенный срок.
В Чолово из Усть-Узы переехали около десяти семей. Этот населенный пункт до
1927 г. входил в Тёсовскую волость Новгородской губернии. Затем был в составе Оредежского района Ленинградской области.
В 1928 г. население деревни составляло 487 человек. Работы здесь хватило на всех. Сулейман Амиров стал трудиться на станции кладовщиком. Вступил в ряды коммунистической партии. Уже здесь Магруй родила ему первого ребенка – Алию.
Шел 1932 г., и впереди у них было семь лет счастливой жизни. Маграй трудилась в сельхозартели, доила коров и растила главную культуру для северных полей – картошку. У них был свой дом, двор был полон гуссей, кур и индеек.
В 1939 г. Сулеймана призвали в армию, и уже там, в окопах финской войны, получил от жены письмо о том, что родился у них сын, которого, как он и велел, назвали Анвяром, в честь его ближайшего друга Анвяра Бахтеева.
В Чолове, как в Усть-Узе, Бахтеевы были их соседями. С Анвяром случилось несчастье, он стал инвалидом, у них с женой Санией было двое детей, а Гюльчиджан Бахтеева была лучшей подружкой шестилетней Алии.
Шла финская война, папа – на фронте, мама – на работе, а Алия нянчила братишку и не ходила в школу. После войны отца не отпустили домой, оставили служить, потом он прислал письмо, что их часть переводят под Минск, и их выборгский поезд целый час будет стоять в Чолове.
На станцию они пришли с утра и долго ждали. Лицо Магруй распухло от слёз, девятилетняя Алия утешала маму, как могла, а она все плакала и плакала. Вагон отца остановился как раз напротив них. Сулейман спрыгнул с вагона, на ходу обнимал детей и жену, целовал их и отказывался от всякой еды. Магруй чувствовала, что расстается надолго, если не навсегда.
И июне началась война с Германией. Письма от отца перестали приходить, а через несколько месяцев Чолово заняли немцы. Ни Амировых, ни Бахтевых, ни других стариков, женщин и детей немцы не тронули, но живность во дворах порезали в первый же день и забрали.
Еду немцы готовили в походной кухне, которая стояла напротив дома Амировых, и их шеф-повар, как он им объяснял, отец троих детей, после того, как солдаты поедят, звал детишек к себе.
Ребята выжидающе смотрели в окно, а немец показывал им руками, какого размера миску – большую или поменьше – с собой следует принести.
Немцы легко дошли до Ленинграда. Да, они с трудом, но все ж преодолели Лужский рубеж, но потом нашла коса на камень… Чоловцы видели, как через станцию эшелон за эшелоном шли немецкие военные поезда. Немцы говорили им, что, мол, скоро Ленинград – капут!
Коридор, который образовался во время наступления, достигал в ширину 20-30 километров, но в некоторых местах – всего 5-6 километров. Немцы в узких местах перерезали сектор наступления, 2-я гвардейская армия попала в котёл и была уничтожена.
Одновременно с основными войсками Красной Армии в тыл для подрыва железнодорожных путей были посланы десятки десантных групп. В одной из них для выброски под Чоловым был Сулейман Амиров.
Март 1942 г. выдался холодным. Вылетали из Ленинграда при ясной погоде, а подлетали к Чолову при падающем снеге, и когда они, около десяти бойцов, выпрыгнули с парашютами, то снизу их парашюты были видны как на ладони.
Сулейман на лету сумел дотянуться до кармана, достать и выбросить партбилет в снег. Приземлились все они под дулы немецких автоматов.
– Есть ли средь вас коммунисты? – спросил вражеский офицер.
Они ответили: нет. Друзья не выдали Сулеймана. Их привели в лесную сторожку, рядом с которой был сарай. Всех шестерых выживших парашютистов запихали туда и заперли.
Но пленникам каким-то образом удалось усыпить сторожевую овчарку, а затем и уничтожить троих немецких часовых. Трое из них надели на себя немецкую форму, и все шестеро беглецов двинулись в сторону Чолова.
На стук показалась Магруй.
– Магруй, это я, Сулейман…
Магруй еле успела открыть дверь, как силы ее покинули… Сулейман подхватил жену на руки и уткнулся носом в ее хрупкое тело. Потом они пили чай с сухой затвердевшей пшенной кашей вместо хлеба, а вместо сахара жевали засушенную с лета яблочную пастилу. Ребята почти ничего не говорили – впереди ждал тяжелый путь: прорвутся ли?
Сулейман сидел в стороне, на большом сундуке, справа и слева – Магруй и Алия, на руках он держал спящего Анвяра. О чем говорили отец с матерью, Алия уже забыла. Только помнит она, что было очень тревожно.
Они и часа не пробыли у них, взяли с собой немного провизии, и, как сказала моя собеседница, «трое в штатском и трое в немецкой форме с винтовками» растворились в предрассветной тьме.
Почему и как неизвестно, только вскоре после этого случая в Чолово нагрянули немцы в черной военной форме. Всех жителей эсэсовцы согнали на станцию и посадили в поезд, по шесть семей в вагон, и повезли в Латвию.
В вагоне, в котором ехала Магруй с детьми, было пять семей из Усть-Узы и одна русская семья из местных жителей. Всю дорогу Алия сидела, обнявшись со своей подругой Гюльчиджан. Им было по десять лет, и они очень боялись…
В Латвии Амировы и Бахтеевы попали на хутор и, как оказалось, к хорошим хозяевам. Они батрачили, жили в тепле и неплохо кормились.
Где-то спустя год хозяевам пришло распоряжение доставить всех депортированных на берег моря. Там погрузили всех на пароход, и они целых двенадцать дней плыли куда-то.
В Германии жили вдали от больших городов – видимо, где-то под Дрезденом. Мама Алии доила коров, работала по хозяйству. Там случилось у Амировых несчастье: маленькие дети заразились какой-то инфекцией, и Анвяр за два дня «сгорел», умер.
Не успели забрать из больницы и похоронить брата, как туда попала и Алия. Она с Гюльчиджан шли по поселку, но налетели чьи-то самолёты и стали сбрасывать бомбы.
– С подругой мы разбежались в разные стороны, и в меня угодило осколком бомбы, выбило нижнюю челюсть. Подобрали меня немцы и принесли в госпиталь. Мама прибежала, но ее в операционную не пустили. Операция шла около четырех часов.
Потом маме говорят: «Ком, ком, ком…» и провожают до палаты. Положили и маму, и меня. Кормили «на убой», никогда раньше мы столько не кушали. Меня мама кормила жидкой едой через трубочку. Каждый час к нам приходила медсестра, давала таблетки и шутливо грозила пальчиком, если я плохо ела.
Я прожила долгую жизнь, но такого отношения к себе в больницах больше никогда не видела. Потом немцы как-то разом ушли. Пришли советские солдаты. Нас погрузили на телеги и повезли на станцию.
А на передней телеге кто-то поднял красный флаг. А ехали мы через лес, а в лесу было немало немцев с оружием. И нас обстреляли из автоматов и закидали гранатами. Гюльчиджан осколком разворотило всё лицо – щеки, нос, губы превратились в месиво.
А меня ранило осколком, который прошел рядом с правой ключицей. И маму контузило. Нас наскоро зашили и отправили домой, а так как Чолово было всё сожжено, нас привезли на соседнюю станцию Вырица.
Удивительно, но на этот посёлок под самим Ленинградом за два года, пока вокруг шли ожесточенные бои, не упало ни одной бомбы. Вернее, одна бомба упала на пастбище близ околицы, где пасся скот, и одну корову вроде бы убило.
В Вырице Амировы прожили год, мама Алии списалась с родней в Усть-Узе, и им разрешили вернуться в родное село. И стали они жить у бабушки, матери отца. В 1946 г. Алие уже было 14 лет, и учителя, да и мама, настаивали, чтобы она шла учиться в школу.
– И что, мне в четырнадцать лет идти в первый класс? Да к тому же, как мне сказали, в школе за веру ругали. И я наотрез отказалась учиться.
Конечно, мы много думали и молились за отца.
А от него ни слуху, ни духу. Кто-то говорил, что его видели живым после войны где-то в Варшаве. И вроде бы от него даже было письмо.
Как потом оказалось, отец с товарищами-парашютистами после побега из плена попал к белорусским партизанам. С этим отрядом отец дошёл до Польши, и там в одном из боев Сулеймана ранило в бок, и он из последних сил пополз в лес.
Был май 1944 г., было тепло, но его никто преследовать не стал. Сулейман неизвестно как набрёл на польский хутор. Вот там его и подобрала одна из местных женщин, которая вылечила и, видимо, полюбила его. Эта полячка родила ему сына. А в 1946 г. Сулейман, узнав о родных, что жена и дочь живы и проживают в Усть-Узе, рванул в родное село. Две жены, две семьи: здесь дочь, там сын. Что делать молодому человеку, жизнь которого войной так перепутана?
И он предлагает Магруй вместе с Алиёй ехать в Польшу. Кем? В качестве кого? Магруй, естественно, отказывается, и Сулейман уезжает к своей полячке.
Но скоро внезапно умирает сын. Сулейман разводится с польской женой и возвращается в Усть-Узу к прежней жене Магруй.
А шёл уже 1949 г. На следующий год рождаются Гюльчиган, еще через два года – близняшки, Рабия и Румия.
Сулейман и Магруй работают в колхозе, у них были четыре дочери, а еще шестерых детей – трех девочек и трех мальчиков – они похоронили.
Алия, которая так и не пошла в школу, стала как бы воспитательницей детей матери. На предложения от усть-узинских парней она отвечала категорическим отказом, поскольку решила, что замуж пойдет только за городского парня. И вышла она замуж в 1960 г., когда ей было 28 лет.
Свадьбу сыграли в просторном доме у родителей Якуба Абубекерова – прекрасных людей Абдуллы и Нафиси. И тут выясняется, что ее муж был брошен прежней женой Альфией, которая оставила ему ребенка, а сама укатила в Астрахань, а там вышла замуж за другого.
Ребенка усыновили родители мужа, и стал тот Ринатом Абдулловичем. Когда Ринату стало уже 30 лет, его астраханская мать вдруг опомнилась, не раз навещала сына.
Для кого-то это было бы большой проблемой, но не для Алии, которая к своим тридцати годам столько насмотрелась и столько натерпелась, что этот приемный сын просто стал ее очередным ребенком. Позже у них с мужем родились Равиль и Зульфия.
Алия устроилась на часовой завод, на котором 28 лет трудилась станочницей, ее портрет часто висел на Доске Почета, была Ударником коммунистического труда.
Я слушал Алию апу Сулеймановну и невольно отмечал ее сходства с моей мамой-фронтовичкой: много пережившие люди невольно становятся похожими друг на друга. Они становятся мудры и оттого спокойны.
И как бы в подтверждение этих слов Алия апа негромко подытожила беседу:
– Вы, конечно, понимаете, что большинство событий своей жизни я просто опустила. Нет, не за ненадобностью, а потому, что они настолько личные, что бередить их не хочется вовсе.
Фото Равиля Баязитова
