Слева направо: Григорий Опарин, Владимир Калачёв, Альберт Стромин. Саратов, 1 мая 1938 г.
В бытность свою 2-м (июль – ноябрь 1937 г.), а затем и 1-м (ноябрь 1937 г. – май 1938 г.) секретарём Саратовского обкома Владимир Калачёв отправил на эшафот более 10 тыс. человек. Это значит, что во время руководства В. Калачёвым Саратовщиной местные палачи ежедневно казнили примерно по 50 человек.
Сразу напомню, что тогда в состав Саратовской области входили многие южные районы современной Пензенской области: Сердобский, Тамалинский, Бековский, Колышлейский, Малосердобинский и Лопатинский.
Саратовская область стала одним из печальных лидеров среди регионов СССР по размаху Большого террора. Это сразу позволяет включить В. Калачёва в число наиболее крупных организаторов этой кампании русских коммунистов по уничтожению собственного народа.
А ведь предшествовавшая Большому террору довольно заурядная карьера В. Калачёва никак не предполагала такого развития событий.
Любопытна и последующая судьба этого палача. Он выжил, хотя и был репрессирован. Пройдя сталинские лагеря и ссылку, В. Калачёв дожил до реабилитации.
Вглядимся внимательнее в его жизнь.
Молодость сталинца
Владимир Калачёв родился в 1900 г. в семье крестьянина-середняка в деревушке Иевлево (Тверская губерния).
В 1912 г. окончил церковно-приходскую школу в соседней деревушке Ильгощи. В 1913–1916 годах учился в ремесленной школе в Киверичах – ещё одной соседней деревушке.
В октябре 1916 г. вместе с родителями перебрался в Тверь, где работал слесарем на вагоностроительном заводе. Там он встретил начало Великой русской революции.
В голодном июле 1918 г. 18-летний В. Калачёв вместе с родителями возвращается в родную деревню. Здесь он добровольно записывается в отряд Красной гвардии. В ноябре 1918 г. вступает в РКП(б). В январе 1919 г. его, как самого грамотного в отряде, назначают секретарём Ильгощинского волкома.
В июне 1919 г. В. Калачёв призывается в Красную армию. На фронте он не был, а три года (1919–1922) прослужил военным комиссаром в родной Ильгощинской волости.
После демобилизации перед молодым коммунистом открылись блестящие карьерные перспективы. В 1922–1923 годах он заведует Ильгощинским волостным отделом народного образования, а затем финансовой частью волисполкома.
В октябре 1923 г. перебирается в Тверь, где работает сначала групповым организатором, потом инструктором, потом заведующим отделом агитации и пропаганды, а потом и организационным отделом горкома. В феврале 1927 г. его назначают уже ответственным инструктором Тверского губкома.
В сентябре 1927 г. его на 9 месяцев отправляют в Москву, на курсы уездных партийных работников при ЦК ВКП(б).
В Тверь он уже не вернулся. После окончания курсов в июне 1928 г. 28-летний В. Калачёв направляется в Самару – столицу только что созданной Средневолжской области.
Во главе полуголодной Пензы
На Средней Волге В. Калачёв сразу попадает в региональную обойму руководящих кадров. Он оказывается важным клиентом двух влиятельных руководителей региона: сначала Менделя Хатаевича (1928–1932), а затем Владимира Шубрикова (1932–1937).
Начинается 8-летнее «кружение» В. Калачёва по различным партийным должностям, постепенно приближающее его к средоточию политической власти в регионе – крайкому.
Новый работник пришёлся по душе региональному руководству. Звёзд с неба он не хватал. Был слабо образован. Имел весьма ограниченный кругозор. Был никудышным оратором. Даже не пытался заниматься публицистикой.
Но он никогда не интриговал против начальства, не был замешан в коррупционных скандалах, никогда не участвовал в склоках, не имел оппозиционного прошлого.
В. Калачёв всегда быстро схватывал, что от него в данный момент требует руководство. Он никогда не пытался вылезать за рамки своих полномочий, проявлять инициативу. Явных профессиональных провалов за ним тоже не числилось.
Сначала М. Хатаевич назначил В. Калачёва секретарём одного из райкомов Оренбурга, но уже в октябре 1928 г. перебросил его в Пензу.
Здесь В. Калачёв проработает 2 года. Первые полтора из них он будет руководить отделом агитации и пропаганды Пензенского окружкома.
Пензенский округ объединял практически все центральные и западные районы современной Пензенской области. Сначала 1-м секретарём Пензенского окружкома был Антон Малиновский (1928–1929), а в сентябре 1929 г. его сменил Давид Гуревич.
На этом посту В. Калачёву придётся пережить страшную зиму 1929/30 годов с её первым приступом коллективизации и раскулачивания. Пензенское руководство во главе с Д. Гуревичем окажется в числе наиболее ретивых организаторов этого процесса.
Создание административно-командной системы предусматривало новое закрепощение русского крестьянства и формирование в лице колхозов механизма безотказного выкачивания за бесценок продовольствия и сельскохозяйственного сырья из деревни.
Той зимой крик, плач и стон стояли над русским селом. Шла усиленная конфискация у крестьян их продукции. Происходило насильственное обобществление земли, скота, инвентаря. Разворачивались репрессии и выселение зажиточных крестьян и середняков. Именно тогда были заложены основы страшного голода 1932–1933 годов.
Как руководитель одного из важнейших отделов окружкома, В. Калачёв несёт полную ответственность за то, что происходило той зимой в пензенской деревне.
К марту 1930 г. безумие коллективизации и возмущение им крестьянства зашли так далеко, что поставили под угрозу само проведение весеннего сева. 2 марта 1930 г. Иосиф Сталин был вынужден опубликовать статью «Головокружение от успехов», где переложил всю ответственность за «перегибы» на местное руководство и дал приказ о временном отступлении.
Именно в это время в пензенском руководстве произошли перестановки. 30-летний В. Калачёв 30 марта 1930 г. назначается 1-м секретарём Пензенского горкома. На этом посту он сменил Дмитрия Воронина.
В. Калачёв будет руководить нашим городом на протяжении полугода, до сентября 1930 г., оставаясь при этом в тени Д. Гуревича – человека № 1 в тогдашней Пензе.
Эти полгода станут временем глубоких идейных шатаний даже среди тех коммунистов, что ещё недавно были полностью согласны с курсом И. Сталина на «великий перелом». Слишком очевиден был провал этой политики.
Брожение в среде номенклатуры довольно глухо проявится во время подготовки к XVI съезду ВКП (б) (июнь – июль 1930 г.), делегатом которого станет и В. Калачёв. Крайняя сдержанность коммунистов была вполне понятна. Многие из сомневающихся сами совсем недавно ратовали за коллективизацию и форсированную индустриализацию.
Да и время открытых дискуссий в партии уже прошло. И. Сталин чётко дал понять, что отступление на сельскохозяйственном фронте ни в малейшей степени не означает политической либерализации в стране. Это показала судьба Сергея Сырцова, главы правительства РСФСР, который выступил в сентябре 1930 г. с демаршем против сталинской экономической политики.
В 1930 г. в стране разворачивается первый кризис сталинской индустриализации. С первых же шагов она оказалась разорительной и малоэффективной. Сотни миллионов рублей, бездумно вложенных в незавершённое строительство, не давали никакой хозяйственной отдачи.
В то же время действовавшие предприятия, прежде всего те, что обслуживали потребности населения, сокращали производство из-за нехватки оборудования и сырья. Росла себестоимость продукции, падало её качество.
Свою роль в дезорганизации производства сыграла кампания по борьбе с «вредителями» из числа инженеров и управленцев. Руководители предприятий теряли какую-либо инициативу, опасаясь ареста. С рабочих уже некому было спросить. Трудовая дисциплина стремительно падала. Росли задержки заработной платы, что явилось признаком разрушения денежной системы и разорения бюджета.
В стране, где была разрушена рыночная экономика, бушевал кризис снабжения. Народ открыто говорил о голоде, ещё не догадываясь, что 1930 г. – это только цветочки по сравнению с тем, что его ждало в 1932–1933 годах.
Огромное число бежавших от коллективизации крестьян наводнило города, где разразился ещё и жесточайший жилищный кризис. Новоиспечённые горожане были вынуждены искать себе приют где угодно: в котельных, в бараках, в старых вагонах, на конюшнях. Дело дошло до массового появления землянок.
О том, что творилось в Пензе, где карточная система была введена ещё осенью 1928 г., свидетельствуют донесения ОГПУ.
В апреле 1930 г. из продажи исчезли пшеничный хлеб и животные жиры. Растительное масло выдавали только рабочим (0,5 л на месяц). Туалетное мыло не выдавали уже 2 месяца, табак – 1 месяц. Мясо и сельдь были недоброкачественными.
В июле – августе 1930 г. пензенские рабочие получали в месяц по карточкам 24 кг хлеба, 1,5 кг мяса, 1 кг рыбы, 0,5 кг сахара, 0,1 кг чая и 0,7 кг макарон.
У остальных горожан положение было ещё хуже. Например, члены семей служащих получал по карточкам в месяц 9 кг хлеба, 0,5 кг рыбы, 0,25 кг сахара, 0,1 кг чая и 0,4 кг макарон. Мясо им вообще не полагалось. Растительное масло выдавали лишь на крупных предприятиях.
В сентябре 1930 г. нормы были снова понижены. Теперь мясо полагалось только рабочим (по 0,5 кг в месяц).
Город закипал. В мае по крупнейшим предприятиям Пензы (заводу им. Фрунзе, фабрике «Маяк революции») прокатился слух, что на одном из заседаний в И. Сталина стрелял Климент Ворошилов. Якобы столкновение произошло из-за того, что И. Сталин довёл страну до голода. Вождь якобы был ранен.
В начале июня в кооперативе при заводе им. Фрунзе выстроилась очередь за папиросами из примерно 200 человек. Кто-то крикнул: «Папирос не хватит». Рабочие бросились к прилавку, сшибли его и разобрали папиросы. Кто-то при этом сказал: «Настало время хуже, чем 1921–1922 годы. В 1921 г. хоть была Гражданская война. Тогда нельзя было требовать. А сейчас уже прошло 10 лет мирного строительства, а дело не улучшается».
20 июня курсант школы ФЗУ Михаил Волокушин говорил своим товарищам: «Жить становится невозможно. Всё дорого. Заработок низкий, а цены на рынке высокие. В кооперативе ничего абсолютно нет. Везде пустые полки, да крысы бегают в пустых магазинах. Не нужно так круто жать на кулаков в деревне. Тогда бы было всё. А то разогнали частников, а без них управиться не могут».
Рабочий завода им. Фрунзе Андреев говорил: «Всю свору коммунистов нам надо разогнать и добиться своего».
Модельщик Кривцов говорил: «В данный момент власть искусственно создаёт голод в стране. Все мы скоро подохнем, как мухи».
Работница Сезюмова говорила: «Скорее бы началась война. Тогда бы всех коммунистов перебили за то, что они довели страну до голода».
Работница Чернецова говорила: «1 мая за границей расстреливали коммунистов. Так им и надо. Вот у нас коммунисты сделали советскую власть и морят голодом рабочих, а всё продовольствие отправляют за границу, платят царские долги. Разве это правильно? Давно бы им пора головы снять».
Рабочий пензенского узла Московско-Казанской железной дороги Шейкин говорил: «Не хватает продовольствия только потому, что стали строить колхозы. У крестьян всё отобрали. Им продавать нечего. Благодаря этому и на рынке ничего нет. В этом виноваты только коммунисты».
К июлю 1930 г. на завод им. Фрунзе и фабрике «Маяк революции» стали распространяться забастовочные настроения. На заводе им. Фрунзе забастовали 36 строителей, занятых на сооружении новых цехов. Они требовали повышения зарплаты.
К осени 1930 г. сводки ОГПУ уже сообщали о появлении призывов к восстанию. В 3-м цехе завода им. Фрунзе во время обеденного перерыва одна из работниц предложила своему профсоюзному организатору провести собрание и потребовать выдачи необходимых товаров: «Перевешать вас всех, коммунистов, надо и разогнать всю вашу партию». Остальные рабочие с ней соглашались.
Именно на этот напряженный момент приходятся массовые перестановки в региональной номенклатуре, связанные с решением И. Сталина ликвидировать округа.
Одним из их элементов стал отзыв В. Калачёва из Пензы. Ему на смену был назначен заведующий Самарским окружным земельным отделом Василий Дрокин (о его руководстве Пензой смотрите статью автора в «УМ» от 26 августа 2017 г.).
Ульяновск, Орск, Самара
В октябре 1930 г. В. Калачёв получает назначение на должность 1-го секретаря Ульяновского горкома. На этом посту он проработает более полутора лет, до июня 1932 г.
Как и для Пензы, для Ульяновска это было время медленного погружения в голод.
Вот несколько выдержек из сводок ОГПУ по Ульяновску той поры.
В начале февраля 1931 г. в магазине стояла очередь за керосином, состоявшая в основном из женщин. Одна из них не выдержала и крикнула: «Довольно молчать!», призвав отправить делегацию в горисполком. «Давайте мы, женщины, соберёмся и вытащим из магазина заведующего, и разольём керосин, – продолжала она. – Нам, женщинам, ничего не будет. Мы голодные, холодные. Нашим мужьям рты закрыли. Они бояться говорить». Её забитые соседки по очереди волновались, вели антисоветские разговоры, но на большее не решились.
17 февраля 1932 г. в Ульяновском строительном техникуме была обнаружена листовка: «Товарищи студенты! Мы вас призываем к организованному восстанию. Нам уже надоело слушать разные резолюции. В газетах одна ложь. Пишут, что каждый день пускают фабрики. А что мы видим хорошего? Положение всё хуже и хуже. Терпеть дальше невозможно… Нас, товарищи, кормят отбросами. На собрании высказаться нельзя: припишут разные уклоны с загибами. Мы, товарищи, не одни. За нами все рабочие! Следует только начать и начать организованно. Индивидуально ничего не выйдет. К организованному восстанию!»
2 марта 1932 г. в одном из почтовых ящиков Ульяновска была обнаружена открытка: «Угнетённые Сталиным, объединяйтесь! Если не хотите умирать с голоду, то давайте скажем: долой деспота Сталина, который довёл страну до полного обнищания и голодной смерти! Да здравствуют истинные защитники трудящихся тов. Бухарин и Рыков!»
В середине марта работница завода им. Володарского Яковлева говорила: «Вот скоро будет война, тогда достанется коммунистам: всех перевешают. Скорей бы один конец, а то никаких сил не остаётся. Это не жизнь, а просто мучение: с голода подыхаешь, ни к чему приступа нет. На наше жалованье далеко не уедешь».
Весной 1932 г. ОГПУ раскрывает «контрреволюционную группировку» из 7 студентов Ульяновского землеустроительного техникума. Её участники ждали войны с японцами и вели среди однокурсников «пораженческую агитацию». Они также выступали за улучшение положения студентов.
Но на борьбу в голодном и деморализованном Ульяновске никто не поднялся. Коммунистов спасли жесточайший террор, отсутствие у полуголодного населения сил, его зависимость от подачек со стороны государства, подкуп улучшенным снабжением государственного аппарата и сотрудников карательных органов.
В июне 1932 г. М. Хатаевич назначает В. Калачёва заведующим отделом культурно-просветительской работы Средневолжского крайкома. Но проработал на этом посту он недолго. Как потом скажет сам В. Калачёв, «эта работа была мне не по себе потому, что теоретическая подготовка у меня небольшая».
В октябре 1932 г. новый 1-й секретарь Средневолжского крайкома В. Шубриков направляет В. Калачёва на полтора года руководить ещё одни важным уголком региона: он был назначен 1-м секретарём Орского райкома, в ведении которого находился и сам Орск с его огромными промышленными стройками.
В этом качестве В. Калачёв принимает участие в работе XVII съезда ВКП(б) (январь – февраль 1934 г.), который известен как «съезд победителей», поскольку он ознаменовал завершение самого тяжёлого этапа становления новой сталинской экономической системы, обретение ею устойчивости, окончание голода и отказ от крайностей 1-й пятилетки (1928–1932).
В апреле 1934 г. В Калачёв будет назначен заведующим отделом советской торговли Средневолжского (Куйбышевского) крайкома.
Название этого отдела не должно вводить в заблуждение. В сферу его компетенции входили не только вопросы торговли, но и курирование по партийной линии всего советского аппарата края (советы и исполкомы, органы финансов и связи, статистики и прокуратуры, высшего и среднего специального образования, «общественных» организаций).
В. Калачёв не только ведал идеологической работой в этих подразделениях государственного аппарата, но и напрямую руководил ими, подбирая кадры и давая указания об их деятельности.
Именно в качестве заведующего отделом советской торговли крайкома В. Калачёв возглавлял в августе – сентябре 1935 г. комиссию, разбиравшую итоги руководства Пензой 1-го секретаря горкома Льва Мурафера (об этом смотрите статью автора в «УМ» от 27 января 2022 г.).
Курск: кадровая лихорадка
Начало Большого террора ознаменовалось для В. Калачёва новым повышением. В декабре 1936 г. он был назначен 3-м секретарём и заведующим отделом руководящих партийных органов Курского обкома. Эта перестановка спасла ему жизнь. Не будь её, В. Калачёва казнили бы в Куйбышеве в мае 1938 г., как и всех остальных руководителей региона такого ранга.
Назначение В. Калачёва в Курск было частью крупных перестановок в руководстве регионами, с которых И. Сталин начал Большой террор. Прежде чем полностью разрушить региональные бюрократические кланы, физически уничтожив высший и средний слои правящего класса, диктатор пытался достичь своей цели менее кровавыми методами, лихорадочно тасуя колоду региональных руководителей.
В. Калачёв проработал в Курске 3-м секретарём обкома всего 7 месяцев. В июле 1937 г. его ждало новое повышение. Он стал 2-м секретарём Саратовского обкома.
Саратов: царство террора
В Саратове в июле 1937 г. было снято всё прежнее руководство региона во главе бывшим 1-м секретарём обкома Александром Криницким. Было арестовано всё бюро обкома. Москва срочно подбирала новые кадры для Саратова. Поэтому практически одновременно в середине лета 1937 г. здесь появляются сразу 4 новых ключевых руководителя, ранее ничем не связанных с Саратовской областью и не знакомых друг с другом. Одним из них был 37-летний В. Калачёв.
Новым 1-м секретарём был назначен 35-летний Константин Абаляев (ранее 2-й секретарь Свердловского обкома). Он проработает на новой должности всего 4 месяца. В ноябре 1937 г. его арестуют, а потом казнят.
Преемником К. Абаляева на посту руководителя региона станет В. Калачёв. Он продержится на этом посту чуть дольше – 6 месяцев (до мая 1938 г.).
Новым председателем Саратовского облисполкома прислали 42-летнего Максима Волкова (ранее председатель ЦК Союза работников сельскохозяйственного машиностроения СССР). Ему удастся пережить Большой террор и доработать на этом посту до 1940 г.
Новым начальником областного Управления НКВД был назначен 35-летний Альберт Стромин. Он будет руководить тайной полицией на Саратовщине менее полутора лет и организует в области жесточайший террор. Его снимут в конце 1938 г. и сразу казнят, списав на него все злодеяния эпохи.
Из важных фигур саратовской политики тех лет необходимо упомянуть ещё и преемника В. Калачёва на посту 2-го секретаря обкома Григория Опарина (ранее заведующего отделом руководящих партийных органов Кировского обкома). Его пришлют в Саратов только в феврале 1938 г., а уже в мае снимут одновременно с В. Калачёвым.
Саратовская область в годы Большого террора относилась к тому типу регионов, где первенствующую роль играл не первый секретарь обкома, а шеф областного управления тайной полиции. «Сильный» начальник областного Управления НКВД А. Стромин явно господствовал над «слабыми» первыми секретарями обкома К. Абаляевым и В. Калачёвым. Он сосредоточил в своих руках все рычаги управления регионом.
Поразительное обстоятельство: В. Калачёв оказался настолько слабым руководителем, что даже не избирался в депутаты Верховного Совета СССР 1-го созыва в декабре 1937 г. Мне не удалось найти ни одного другого региона, где бы сложилась столь унизительная для 1-го секретаря обкома ситуация.
Но всё это нисколько не снимает с В. Калачёва ответственности за развязанный в Саратовской области террор. Политбюро утвердило его членом региональной тройки УНКВД 23 июля 1937 г. Она была призвана руководить операцией по «репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».
В Саратове тройка на всём протяжении своего активного существования была, по сути дела, двойкой, состоявшей лишь из В. Калачёва и А. Стромина. Полагавшийся третий член тройки – областной прокурор – никогда в её состав не включался.
Именно В. Калачёв и А. Стромин отправили на эшафот только к 1 марта 1938 г. 10126 человек, более чем на четверть превысив утверждённый Москвой лимит в 8000 человек. Из 10126 казнённых 4923 проходили по категории «бывшие кулаки», 1438 – «уголовники», а 3765 – «другие антисоветские элементы» (церковники, бывшие члены антисоветских партий, бывшие белые, бывшие жандармы, царские чиновники, реэмигранты).
Размах террора в Саратовской области заметно превосходит масштаб репрессий в регионах со схожей численностью населения.
На огромной Украине к 1 марта 1938 г. тройки казнили только в 3 раза больше людей, чем в Саратовской области (31147 человек).
В Ленинградской области по приговору тройки было казнено 13384 человека, в Московской – 11845, в Омской – 11250.
Все остальные регионы сильно не дотягивали до саратовских показателей: в Оренбургской области – 4850 казнённых, в Куйбышевской – 4719, в Мордовии – 1497, в Тамбовской области (куда тогда входила Пенза) – 1100 казнённых.
Не менее свирепо выносила саратовская тройка и приговоры по 2-й категории, предусматривавшие заключение в тюрьмы или лагеря на 8–10 лет. В. Калачёв и А. Стромин вынесли к 1 марта 1938 г. 9478 таких приговоров, на треть превысив утверждённый Москвой лимит в 7000 человек.
Современные историки выделяют три причины организации И. Сталиным этой операции, унёсшей жизни сотен тысяч людей.
Во-первых, это была попытка очистить советское общество от возможной пятой колонны в преддверии большой войны.
Во-вторых, им двигали внутриполитические соображения. Общественное обсуждение Конституции 1936 г. во многом открыло власти глаза на то, насколько она нелюбима народом, насколько русское общество жаждет изменений экономической системы и политического режима. Сильно встревожили Кремль и результаты проведённой в январе 1937 г. переписи населения, во время которой 56,7% жителей СССР не побоялись назвать себя верующими.
В-третьих, исчезновение из советской идеологии во 2-й половине 1930-х годов антропологического оптимизма. Теперь в ней воцарилось представление о невозможности успешного включения в советское общество (перековки) определённых групп населения. Их физическое уничтожение или изоляция теперь рассматривались как оптимальное решение проблемы общественной очистки.
Саратовская область оказалась передовиком не только по числу осуждённых тройкой, но и по количеству проведённых судебных процессов по делам о «вредительстве». К 1 января 1938 г. здесь было инсценировано 14 показательных и 3 закрытых процесса, на которых были осуждены 142 человека. Большинство из них были казнены.
Один из таких показательных процессов был организован в августе 1937 г. в Колышлейском районе над работниками местной машинно-тракторной станции (МТС). Их обвинили в развале работы МТС и подрыве экономической мощи колхозов с целью дискредитации в глазах народа политики партии и правительства. Непосредственно «вредительство» заключалось в выведении из строя 51 трактора и 14 комбайнов.
Как и во всех подобных делах, следствие брало из советской практики реальные факты бесхозяйственности и неэффективности и придавало им зловещий оттенок намеренных усилий по подрыву народного хозяйства. Потом уговорами, угрозами или пытками чекисты заставляли признаться во всём этом подсудимых на открытом процессе.
На процессе в Колышлее был приговорён к смерти механик МТС Николай Чекмарёв, а заведующий машинно-тракторными мастерскими Александр Ануфриев – к 7 годам заключения. Директора Колышлейской МТС Леонида Абрамова тройка позднее приговорит к 8 годам лагерей.
По версии саратовских опричников, дело Колышлейской МТС было лишь частью целой сети контрреволюционных заговоров, опутавшей весь регион.
Как докладывал А. Стромин, в Саратовской области в результате напряжённой работы УНКВД было раскрыто 3 больших заговора: правотроцкистский, эсеровский и фашистский.
В правотроцкистском заговоре якобы участвовало всё прежнее руководство области во главе с А. Криницким, практически все руководители районов, МТС, совхозов, контор «Заготзерно», предприятий промышленности и транспорта.
К ним якобы примыкали выдающиеся саратовские учёные-аграрники: академик Николай Тулайков, много сделавший для организации земледелия в засушливых районах Юго-Восточной России, Нижней и Средней Волги и Южного Урала; известный селекционер и семеновод, вице-президент ВАСХНИЛ Георгий Мейстер; член ВАСХНИЛ Рудольф Давид. Их обвиняли в подрыве сельского хозяйства ради повторения недорода и голода в Поволжье к моменту начала войны.
Все трое попали в расстрельный список от 22 декабря 1937 г., на котором стоят подписи Иосифа Сталина, Вячеслава Молотова, Лазаря Кагановича и Климента Ворошилова. Все трое учёных были казнены в Саратове 20–21 января 1938 г.
Эсеровский заговор, по версии сталинских палачей, опутал всё Поволжье. Поволжское бюро Партии социалистов-революционеров будто бы находилось в Саратове. Основную массу участников мифического заговора составляли сельские бухгалтеры, экономисты, ветеринары, агротехники, инструкторы. Среди особо засорённых эсерами назывался Тамалинский район.
Руководство К. Абаляева и В. Калачёва Саратовской областью было отмечено массовым снятием и арестами всей региональной и районной номенклатуры. К 8 октября 1937 г. в области сохранили свои посты лишь 18 старых секретарей райкомов, причём на 13 из них тоже имелись порочащие сведения. В обкоме числилось всего 4 инструктора, работавших ещё при старом руководстве.
Террор привёл к тому, что на ответственных должностях некому было работать. Бюро обкома то и дело обращалось в ЦК с просьбой срочно прислать «квалифицированных и проверенных партийных работников». Были вакантны должности 2-го секретаря Саратовского горкома, 30 первых секретарей райкомов, всех 6 заведующих отделами обкома.
Новые руководители оказывались, как правило, малообразованны, некомпетентны, грубы, подозрительны. Руководство обкома, занятое поиском «врагов народа» и «вредителей», часто просто не имело времени и сил для управления ими, предоставляя им действовать по своему усмотрению. В результате вскоре началась волна снятия уже новых руководителей как «не справившихся с работой».
Хозяйственным итогом Большого террора для Саратовской области стал развал экономики, прежде всего сельского хозяйства. В большинстве районов были сорваны осенние уборочные работы 1937 г. и сев яровых 1938 г.
Банальность зла
Чем объяснить поведение В. Калачёва, отправившего на эшафот за 10 месяцев более 10000 человек?
Сам палач не оставил нам личных свидетельств. Но попробуем представить сами, что толкало его на это.
Всю палитру человеческих мотивов можно свести к трём основным. При этом они вполне могли пересекаться и переплетаться в душе В. Калачёва.
Во-первых, это идейная убеждённость в своей исторической правоте.
Хорошо известно, что многие идейные коммунисты, оказавшись в сталинских застенках, легко подписывали самые нелепые показания, если следователь говорил им, что так надо сделать во имя загадочных «высших» интересов партии, советского государства или мирового коммунистического движения.
Евгении Гинзбург, историку и журналистке, жене репрессированного председателя Казанского горкома Павла Аксёнова и матери великого русского писателя Василия Аксёнова, мы обязаны маленьким социологическим наблюдением.
В своих воспоминаниях «Крутой маршрут» она рассказала, что в вагоне, в котором её гнали летом 1939 г. по этапу из Ярославля во Владивосток, из 76 заключённых не менее 20 (т. е. четверть) оставались пламенными сталинками. При этом за их спиной было уже не менее 2 лет сталинских застенков. При этом среди них были вполне умные и проницательные в прочих вопросах люди.
Если так обстояли дела среди заключённых, то мы вполне можем предположить, что идейным коммунистом-сталинцем был и В. Калачёв, для которого первые две трети Большого террора оказались временем мощного карьерного роста.
Во-вторых, на раскручивание маховика террора В. Калачёва мог толкать обычный страх за свою карьеру и жизнь. Он не мог не видеть, что происходит с его коллегами, и, вполне возможно, старался избежать их судьбы, превратившись в передовика на фронте борьбы с «врагами народа». Так в то время поступали многие руководители регионов, например Павел Постышев (Куйбышевская область) или Иван Чуканов (Тамбовская область).
В-третьих, это то, что немецкий философ и политолог Ханна Арендт назвала «банальностью зла». В 1961 г. она побывала в Иерусалиме, на судебном процессе по делу Адольфа Эйхмана, заведующего отделом гестапо, который занимался «окончательным решением еврейского вопроса». По его итогам она написала книгу «Эйхман в Иерусалиме: отчёт о банальности зла» (1963).
Открытие Х. Арендт заключалось в том, что она не обнаружила у «архитектора Холокоста» ни звериного антисемитизма, ни особой преданности идеям национал-социализма, ни каких-то патологических отклонений в психике. Он просто прилежно следовал своему служебному долгу. Разумеется, всё это происходило в условиях глубокого нравственного растления тогдашнего немецкого общества.
Мы вполне можем предположить такую же «банальность зла», т. е. немудрёное следование служебному долгу, служебной привычке в условиях растления и нравственной глухоты русского общества, и в поведении В. Калачёва.
Вот как описывал в своих воспоминаниях собственные ощущения той эпохи великий русский писатель Константин Симонов, который был на 15 лет моложе В. Калачёва и в 1937–1938 годах являл собою тип восторженного комсомольца-сталинца: «…То, что происходило, и то, что кажется сейчас неимоверным и чудовищным, постепенно как бы входило в некую норму, становилось почти привычным. Ты жил среди всего этого как глухой, словно ты не слышал, что вокруг всё время стреляют, убивают, вокруг исчезают люди».
Мы пока не знаем подробностей об отношениях В. Калачёва и А. Стромина. Возможно, они ещё откроются историкам в результате новых исследований в архивах. Но я не удивлюсь, если выяснится, что В. Калачёв просто подмахивал всё, что приносил ему на подпись А. Стромин, не задавая лишних вопросов, а потом шёл руководить подготовкой выборов в Верховный Совет, или подбором кадров, или весенним севом.
Жизнь после смерти
Политбюро приняло решение о смещении В. Калачёва и Г. Опарина 11 мая 1938 г. В постановлении бюро обкома от 14 мая их обвинили в неспособности мобилизовать «партийную организацию и трудящихся области на быстрейшую ликвидацию последствий вредительства», запоздалом и низкокачественном ремонте тракторов и сельскохозяйственной техники, неподготовленности семян, что привело к срыву посевной кампании.
Новым 1-м секретарём Саратовского обкома был назначен 31-летний Пётр Вершков (ранее секретарь ЦК ВЛКСМ). Как и В. Калачёв, он будет руководить этим регионом всего полгода. В ноябре 1938 г. его сместят, арестуют и казнят.
Смещённый 2-й секретарь обкома Г. Опарин был арестован сразу после снятия с работы. Но ему повезёт. Большой террор закончится через полгода. Просидев под следствием полтора года, он будет освобождён за недостаточностью улик.
Судьба же самого В. Калачёва складывалась причудливо. Его сняли как раз тогда, когда в Куйбышеве расстреливали его бывших коллег по Куйбышевскому крайкому.
Казалось бы, после руководства таким регионом, как Саратовская область, в условиях Большого террора его должны были казнить хотя бы за развязывание кампании «необоснованного избиения партийных кадров». Именно так и произошло со многими чекистами после смещения с поста наркома внутренних дел в ноябре 1938 г. Николая Ежова.
Диктатор избавился от своих опричников и возложил на них всю ответственность за «перегибы», в очередной раз использовав свой излюбленный приём «головокружения от успехов».
Но машина террора словно забыла о В. Калачёве. Он был вызван в Москву, где до августа 1938 г. находился в резерве ЦК. Затем его назначили начальником элеваторно-складского хозяйства московской конторы «Заготзерно».
Арестовали 39-летнего В. Калачёва только 23 июня 1939 г., когда Большой террор уже закончился. Эта труднообъяснимая заминка в работе бюрократической машины спасла ему жизнь.
17 июля 1940 г. он был приговорён Военной коллегией Верховного суда СССР к 10 годам лагерей «как активный участник правотроцкистской организации». Причём он даже не попал в сталинские расстрельные списки.
До 1949 г. В. Калачёв работал на каторге на Северном Урале. После этого он был отправлен в ссылку в Сибирь, где работал бухгалтером в леспромхозе.
Реабилитирован решением Военной коллегии Верховного суда СССР в 1954 г. В 1955 г. восстановлен в партии.
В 1955 г. 55-летний В. Калачёв возвращается в Россию и решает осесть на своей малой родине в Калининской области, откуда он уехал 27 лет назад и где его уже никто не помнил. 3 месяца зимой 1955/56 гг. он работает районным уполномоченным Министерства заготовок в селе Максатиха. Это всего в 65 км от его родной деревни Иевлево.
В 1956 г. В. Калачёв ушёл на пенсию и жил в Калинине.
Там бывший палач и умер в 1969 г. в возрасте 69 лет.
Михаил Зелёв, кандидат исторических наук
