Без малого втрое умнее

Генерал Лебедь ранней весной 96-го, когда ещё мало кто думал, что через три месяца он станет решающим довеском на чаше, склонившейся во втором туре в пользу Ельцина, дал интервью журналу «Ваш выбор».
Мы беседовали наедине более трёх часов. Где-то минут через пятнадцать после начала мне удалось растопить образ врага, присутствовавший в его воображении, и беседа потекла спокойно и раскованно.
Оказалось, что у рыкающего генерала, в каждой фразе устремленного к афористичности, хорошая улыбка и временами вполне самокритичная манера.
Я посоветовал ему тогда почаще улыбаться и убрать чёлку со лба, а политическим технологам выборной команды Ельцина, которые иногда прибегали к моим советам в ту весну, – безбоязненно помогать раскручивать Лебедя к первому туру, подчёркивая его сходство с Борисом Николаевичем как добрым молодцем, способным избавить народ от тягот самим фактом своего воцарения.
И генерал, и президентские пиарщики, к моему удивлению, последовали советам. От Лебедя я получил книгу «За державу обидно» с надписью, уверяющей меня в уважении со стороны автора, а от команды победителей – должность начальника отдела в Администрации Президента, на которой я пробыл полтора года, подав в отставку после избрания Лебедя губернатором Красноярского края. Вот так сплелось.
К этому переплетению я ещё постараюсь вернуться в своих записках, а здесь я вспомнил о генерале Лебеде в связи со следующим его высказыванием в нашем разговоре: «Семьдесят четыре процента всех мировых изобретений сделано в России».
Кто ему подсчитал с такой точностью?
Как он, неглупый человек, настолько поверил в эту цифру, что принялся чистосердечно и напористо озвучивать её перед журналистскими диктофонами?
Почему никто из команды не подсказал ему говорить хотя бы «почти три четверти», а лучше – «более половины», если уж так поверилось?
Возможно, именно в абсурдной точности произносимой процентовки он обретал уверенность в интеллектуальном превосходстве над остальным – нерусским – миром, убеждался в своей правоте на атавистическом полуподвальном этаже своего сознания?
И, как незаурядное «политическое животное», чуял, что «семьдесят четыре» привлекут к его кандидатуре заметно больше избирателей, чем, скажем, «почти три четверти». Дескать, если столько наизобретали, то уж подсчитать, сколько именно с точностью до процента, – не вопрос. Факт.
Помню, я едва удержался тогда от ехидного совета добавлять к этой формулировке очевидное арифметическое следствие: «То есть можно утверждать, что русские без малого втрое умнее всего остального человечества».
Генерал Лебедь был убедителен для тех, кто обретает успокоительную опору национального самосознания в твёрдой вере в необычность русского интеллекта. Он так и сказал мне тогда, весной 96-го: «Задача президента собрать всех умных людей России и обеспечить им условия, чтобы произошёл невиданный доселе рывок, перед которым померкнут японское и всякие там прочие чуда».
Лебедь придумал своё русское чудо, простое и неновое. Поверил в него, и, чем дольше он уверял себя в его осуществимости, тем сильнее оно нравилось ему, тем больше он нравился себе.
Оно помогло ему утвердиться в мысли о своём предназначении в политике, в русской истории. Ему казалось, он нащупал твёрдую кочку на болоте неверия в способность России зажить, наконец, по-людски.
Кто только её не искал! Ведь и вправду невозможно сколько-нибудь серьёзно размышлять о будущем России, не отыскав хотя бы крохотный твёрдый участок в её прошлом – участок, вселяющий исторический оптимизм.
Мне было удобно так объяснять себе генерала, поскольку сам я к тому времени уже изрядно углубился в колею именно таких формулировок. Ещё в горбачёвскую перестройку, когда дух захватывало от перемен, ум охватывался сомнениями.
Чтобы избавиться от них, я приобретал для себя участок исторической тверди, старательно разыскивая и собирая всё, что касалось российских благотворителей рубежа XIX и ХХ веков. В этих поисках я однажды забрёл на Рогожское кладбище. Шёл год 1987-й или 88-й.

Александр Минеев