Отец был родом из Пятигорска, а мама родилась в 1916 г. в селе Нижний Шкафт Городищенского уезда. У дедушки там была аптека. Бабушка, выпускница Санкт-Петербургской консерватории, учила сельских ребятишек музыке.
После революции они переехали в Пензу, жили на Рождественской улице (теперешней Максима Горького), недалеко от синагоги. А затем купили дом на улице Урицкого, 6. Это около моста на Пески, наискосок от «Бочки». Был такой длинный 
дом, стоял он вдоль улицы. Строил его какой-то священник, а потом продал военному, или наоборот. Так или иначе, в 20-х его купил дедушка.
А дедушка был нэпман, предприниматель. Естественно, вся семья была «лишенцы», и свою верность пролетариату дочерям пришлось доказывать: они строили в городе Сталинске, нынешнем Новокузнецке, металлургический комбинат.
И после этого, в 1936 г., им разрешили поступать в институт. Старшая сестра поступила в строительный в Москве, средняя и младшая поехали в Самару, тетя поступила на технологический, а мать – на медицинский. Три года проучилась там, в 1939 г. их перевели в Киев.
Война их застала в Киеве, она как раз закончила институт и сдавала госэкзамены. В итоге, она перевелась в Пензу, здесь формировалась 10-я армия. В Пензе она познакомилась с отцом, старшим лейтенантом.
Я – дитя фронта. Родился в Пензе 1 сентября 1942 г. Отца помню только по фотографиям. Он погиб в 1943 г. Но в детстве это даже не воспринималось особой трагедией: в каждой семье были такие потери.
* * *
Первое, что я помню: взрослые сидят на кухне и рассуждают о международном положении, о Потсдамской конференции. Помню газету с фотографией лидеров держав антигитлеровской коалиции. Стало быть, это был июль-август 1945 г.
В трех комнатах жило десять человек. В том числе трое эвакуированных из Львова. Удобства – во дворе, печка, которую надо топить дровами. Насчет света – не помню. По-моему, его провели немного попозже.
Дед был директором второй аптеки на ул. Московской. Бабушка не работала, мать – врач в 3-й больнице на ул. Володарского, тетя преподавала химию в железнодорожном техникуме.
Жили негусто, но всему радовались. Радовались, что кончилась война.
Во что одевались? Я, например, ходил в перешитом материнском кителе. Она привезла с фронта гимнастерку, китель, еще что-то. Все-таки она была капитаном медицинской службы. Кстати, еще мама привезла противогаз, из него наделали рогаток – резина была качественная, хорошая, стрелять было очень здорово.
Весна была как весна, лето как лето. Таких перепадов температуры, как сейчас, не было, они не были такими резкими, как сейчас. Перепады начались после 1961 г.
* * *
Улицы были все немощеные. Мимо нас все время ходили стада на Пески, там же было очень хорошее пастбище. На пересечении Урицкого и Либерсона было козье болото, собственно, улица Либерсона так и называлась когда-то. Потому что козы, коровы, когда ходили туда-сюда, они в этом месте останавливались и, извиняюсь за выражение, справляли нужду. И всегда там стояла вонючая лужа, поэтому и назвали это место Козье Болото.
На Песках были и деревянные домики, и пастбища, и пляжи. Купаться особенно любили на той стороне Песков, там тоже были маленькие островки – их затопило, когда построили плотину на Суре.
Через Суру было два деревянных моста: Татарский и Казанский. Татарский был на месте нынешнего подвесного, он сгорел. А Казанский мост – на Пески – снесли из-за ветхости. Сначала там ходил паром, потом сделали подвесной мостик, весь прогибавшийся, а потом построили настоящий мост.
Московская, как исключение, была мощеная, красивая улица. Транспорт по ней не ходил, не потому, что было запрещено, а просто его в городе особо не было. Первый автобус пустили на 1 мая одного из послевоенных лет. Конечная у него была рядом с кинотеатром «Родина».
До середины 50-х особого строительства в центре не было. Даже котлован под дом на углу Урицкого и Максима Горького стоял лет восемь. Застройка началась, когда стали организовывать заводы.
Когда строили дизельный, начала застраиваться ул. Володарского, внизу, там, где кинотеатр «Москва». Реконструкция ул. Кирова в районе площади Ленина – это деньги «Химмаша», компрессорного завода, «Тяжпромарматуры».
В 1949 г. пошел во 2-ю школу, на Московской, 74. В скверике перед ней любили ставить памятники. Первым там стоял Сталин. А напротив, на месте теперешней гостиницы «Россия», тоже был сквер, с памятником Ленину. Когда развенчали культ личности, Сталина убрали, а Ленина поставили на его место.
Политизировано вообще все было здорово. Кругом были портреты и памятники.
* * *
Суббота была рабочим днем. А воскресенье было не только днем отдыха, но и помывочным днем. Баня – это место, куда стекался весь окрестный народ. Наша баня была в конце ул. Либерсона. Она была знаменита тем, что в ней, как говорили, продавалось самое лучшее пиво.
Банный день начинался с того, что ты занимал очередь. Потом ты сидел в предбаннике. Потом ты проникал внутрь. В общем, вся процедура занимала время с утра до обеда.
А потом ходили в кино, в парк, гулять на теперешней Олимпийской аллее. Ресторанов было в городе три: «Волга» на углу Московской и Горького, «Сура» на Театральной площади, и чуть попозже появилась «Нева» на ул. Белинского. Но не помню, чтобы родные ходили по ресторанам.
В гости ходили. Сидели, вы-пивали. Причем нам, детям, в
восемь-десять лет совершенно спокойно давали сидр. Никто от этого не умирал и алкоголиком не становился.
* * *
Мама работала не только в гражданской поликлинике, но и в военкомате, и когда какому-нибудь военкому в районе было худо, мы с ней на самолете летели туда.
Это были исключительные впечатления, такие воздушные ямы, что потом я летать боялся лет десять, если не больше. Аэродром был между Пензой-3 и Сосновкой. Он был не столько военный, сколько учебный.
Кстати, в Пензе до войны готовили летчиков. В школе ДОСААФ у нас два года училась ставшая потом знаменитой Валентина Гризодубова.
А жила она в нашем доме, на Урицкого, 6. Снимала угол. Рассказывать дома особо про нее ничего не рассказывали – молодая девчонка, фанат авиации, она не вылезала с летного поля.
* * *
Участок у мамы был самый веселый: улицы Урицкого, Бакунина и Суворова, от Володарского и к реке. Там проживало много приблатненного и блатного элемента. Но к матери они всегда хорошо относились.
Время, проведенное на фронте, давало о себе знать, и обращению с людьми она научилась. Четко говорила, что у тебя болит и как это лечить.
Когда в 1952 г. начались антисемитские «дела врачей», которые якобы травили и убивали людей, мать – все-таки она была еврейка – даже побоялась на участок идти.
Но к ней пришла целая делегация, ребята в татуировках, и они ей сказали: «Женя, лечи нас, и никого не бойся. А уж если на тебя кто слово скажет, мы им ответим».
* * *
На Сенной площади, там, где теперь сквер между ул. Кирова и «Ростком», был стадион «Динамо». А второй стадион, «Большевик», теперешний «Труд», был наверху, на ул. Карла Маркса. Причем «Большевик» был солидным стадионом: туда приезжали на матчи команды с самых разных городов.
Билеты на матчи стоили сравнительно дорого, а денег не было ни у кого. Поэтому сначала надо было попасть в парк Белинского, ведь вход туда тоже был платным. Кое-как перелезали через забор парка – а забор, простите за выражение, фекалиями мазали, чтобы никто не полез – и попадали в парк. А там прорывали ходы под забор стадиона и туда проникали.
Два раза это удалось, но мир не без добрых людей: кто-то, наверное, увидел, что на стадион проникают дети-хулиганы, и поставили пару человек. Они пропустили нас человек пять, и с прутьями начали отучать лазать под забором! Больше не лазали.
На «Динамо», а когда стали постарше, то на «Большевике» катались на коньках. Входная плата была чисто символическая. Иногда просто на льду реки катались. Однажды провалился под лед. Но ничего, вылез, ребята вытащили. Жив остался.
А на лыжах ходили туда, где сейчас Западная Поляна. Овраги и спуски там были замечательные. Когда разводили кроликов, то ходили за кормом для них к военному городку.
На лодке плавали от «Маяка» на верхний лес и в Ахуны.
* * *
Кинотеатров было три: «Октябрь» на Кирова, «Пролетарий» на Московской, 1, и «Искра» на углу Московской и Бакунина. У меня такое ощущение, что они ничем не отличались: там шли одни и те же фильмы. Сначала в «Октябре», потом в «Пролетарии», потом в «Искре». Фильмов было мало, и шли они подолгу. «Робина Гуда», «Остров страданий», «Падение Берлина» я смотрел в разных кинотеатрах раз под двадцать.
Уже потом построили двухзальный кинотеатр «Москва», а потом «Родину». В «Москве» обвалилась люстра, а «Родина» треснул по задней стене, и несколько лет стоял, пока ее не заделали.
* * *
Цирк был прямо под окнами нашей второй школы. Нас, мальчишек, больше всего интересовали соревнования по борьбе. Такие были мастера, как Некрасов, Загоруйко, Оглы. Некрасов был наш пензяк, он лечился у моей мамы, и поэтому я иногда мог ходить в цирк по контрамарке.
* * *
Учили в школе хорошо. Единственное упущение – иностранный язык. Пропаганда была такая, что мы – победители, и язык всех этих империалистов не обязаны знать, пусть они наш учат.
Уроки английского проходили под лозунгом «делай, что хочешь, только не слушай ничего». Естественно, к десятому классу слабо знали языки.
* * *
На танцы ходили в дом учителя на Володарского, в филармонию на Московской и в ДК Дзержинского. В Кирова не ходили, а 40 лет Октября тогда еще не было.
В ДК им. 40 лет Октября потом любили ездить наши друзья из военного городка, курсанты с Востока, в основном, из Сирии и Египта. Это были люди уже в возрасте. Впрочем, тогда все, кому было за 30, нам казались стариками. И все они были детьми богатых и высокопоставленных чиновников.
Они приезжали человека по три-четыре на такси, сидели, смотрели, как все танцуют. Потом, когда кто-то им понравится, товарищ, который был специально с ними, подходил к девушке и предлагал проехать с ними в военный городок. Кто отказывался – тот не ехал, никто не заставлял.
Летние танцплощадки были в парке Белинского и в Комсомольском парке. Мы ходили только в парк Белинского.
* * *
Чтобы дрались ребята улица на улицу, район на район – такого не помню. Но я-то сам ходил с четырех лет в очках. А очки в то время были как красная тряпка для быка.
Первый раз мне их одели, отвели в детский сад. Там следили, чтобы я ходил в очках. А когда я оттуда выходил, я их «терял».
Потому что не мог в них ходить – меня все дразнили: «очкастый», «очкарик» и так далее. Раз потерял, второй, третий. В итоге, начал носить очки уже в школе, класса с третьего, потому что иначе просто с доски не видел ничего.
* * *
Пошел однажды проводить девушку на Пески. Проводил. А когда возвращался, у моста меня встретили. Благо, я бегал хорошо и Пески знал хорошо – я побежал. Они меня в итоге поймали, чуть не сбросили в речку, но один вовремя узнал: «Да это же Сашка, он живет же вон, около речки, в шестом доме!» Практически свой!
Особо вообще в нашем районе не били, больше в речку сбрасы-вали.
* * *
Отдых разделялся на периоды. Зимой – это лыжи и коньки. Летом – прогулки по ул. Московской: от «Будылина» до «Кузьмина», то есть от Карла Маркса до Горького.
Гуляли обязательно по правой стороне. По левой ходили только люди уже женатые, серьезные.
Ходили достаточно пристойно, без драк, потому что там были два товарища: старший лейтенант Синёв и Григорий Шелков, он был то капитан, то старший лейтенант: как превысит полномочия, его старлеем сделают, как что-нибудь хорошее совершит – опять капитаном. Их очень уважали, а не просто боялись.
Ругались матом тогда очень редко, девушки вообще просто не знали таких слов. Однажды я вышел из школы, и из уст вырвалось нецензурное слово. Сразу чую – по шее кто-то дал! Это ко мне подошел Синёв, дал ребром ладони: «Ты же из интеллигентной семьи, у тебя мать – уважаемый человек, а матом ругаешься!»
А с Шелковым был такой случай. На танцплощадке борец Каштанов с кем-то что-то не поделил. Начал выяснять отношения, и кто-то ему руку на плечо положил. Он, не оглядываясь, дал ему назад сдачи, оглядывается – он сбил с ног Шелкова!
Каштанов перед ним на колени упал: «Григорий Николаич, прости!!! Я ж не знал, что это ты!»
