Книга, которую я сейчас читаю
Не знаю ни одного человека, который бы сейчас читал по одной книге. И у меня такое же мультичтение, правда, с перекосом в публицистику и философию, научно-популярную литературу.
Возможно, не только мне кажется, что наступает какое-то новое средневековье на базе массовой дерационализации мышления. С эпидемией, мне кажется, эта тенденция обостряется, поэтому инъекция рациональности не повредит.
С большим удовольствием читаю «Достающее звено» и «Байки из грота» Станислава Дробышевского. Никогда меня антропогенез особо не интересовал – чего там смотреть, есть же венец эволюции – sapiens, вот про этого можно и почитать, особенно с началом письменной истории.
Но вот Дробышевский быстро спесь сбивает: ирония, живой язык в лучших традициях научного просвещения. Отличная прививка от «ученые скрывают», «наука ничего не объясняет», Прокопенко и адептов РЕН-TV и прочих родственных заблуждений. С видеолекциями – так вообще прекрасно.
Все на той же волне одновременно читаю «Бог как иллюзия» Ричарда Докинза и «Дары и анафемы» Андрея Кураева.
Не считаю вопрос веры щепетильным и запретным, особенно в свете попыток клерикализации образования и науки, включения специальности «теология» в систему научной аттестации. Напротив, целесообразно обсуждение, а не имплантация в сознание общества постулата «наука не исключает религию». Да нет, исключает.
Прекрасно понимаю, что вера не нуждается в аргументах: ни в хороших, ни в плохих. Но вот сомневающимся в иллюзии веры неплохо бы иметь точки опоры. Кураев очень интересен стилистически, а методологически сразу видна школа научного атеизма времен его учебы в МГУ.
Читаю «Философию трагедии» Льва Шестова. Современная информационная среда агрессивна и зачастую однозначна в плоской системе факт-оценка, редко можно идти вместе с автором по классическому пути соразмышления, по кирпичикам встраивая общий концепт.
В этом отношении такой редкий сейчас жанр, как эстетическая аутодицея Шестова, не вполне классическое философствование, позволяет вот так, «вместе», думать. Ну и парадоксальность оценки категории добра по Ницше и по Толстому тоже вполне в духе переоценки всего культурой современности, хотя Шестов к ней и не относится.
Какую книгу из тех, что я помню, я прочла первой
Отлично помню неформатную, большую белую книгу с черно-белыми фотографиями и рисунками «Рави, Шаши, Снежок и другие» про замечательных слонят и их путешествие в Одесский зоопарк. Книжку «Мои питомцы» Чаплиной, рассказ про Кинули особенно мне нравился. Название книги уже не помню, а вот темно-синюю обложку с красным следом от ракеты, золотой звездой и собакой в шлеме космонавта – да, про первых животных-космонавтов. Карела Чапека «Большая кошачья сказка». Это мало чем отличается от всех детей советского культурного кода.
Но особо на детской литературе я не задержалась. «Винни-Пух и все-все-все», Астрид Линдгрен, Носов, Волков в детстве прошли мимо меня. Я рано стала читать Дюма, Буссенара, Скотта, что нравилось мне гораздо больше. До сих пор иногда перечитываю.
Книга, которая изменила мою жизнь
Не одна книга, конечно. Скажем так, если и не изменили жизнь, то определили приоритетные категории чтения, а потом и переросли в выбор профессии историка: Кун «Легенды и мифы Древней Греции и Древнего Рима», «Занимательная Греция», Рак «Мифы Древнего Египта». Не помню, чтобы до или после что-то так меня захватывало.
Впрочем, и жизнь тоже изменили – впервые прогуляла целый день в школе, чтобы дочитать, что там будет с ссорой Ахилла и Агамемнона.
Писатель, повлиявший на мой стиль
Я не писатель, а академический язык зажат собственными стилистическими рамками. В современной науке важнее максимальная понятность и конкретика, четкость определений, а это, как ни крути, стремление к универсализации языка, а не к выработке индивидуального стиля.
Хотя язык работ нашего земляка В. О. Ключевского не может не восхищать. Есть в нем и эстетика, и художественный образ, колорит, что никак не вредит научности. Но, как часто бывает, в науке стремишься к Ключевскому и Тарле, а в итоге – тяжеловесный тезаурус.
Наиболее переоцененная книга
«Осиная фабрика» Иэна Бэнкса, которая стала знаковой для целого поколения, рада, что не для русскоязычного читателя. Тошнотворная плотность текста насилия и жестокости, бессмысленной по сути.
Никакое превозносимое критикой осмысление якобы инициации, взросления, хрупкости человека через призму психически больного инвалида со смачным описанием всех видов мерзости в книге не просматривается.
Не хочу добавлять «на мой взгляд» – просто не просматривается. Посредственный язык к середине повествования уже даже не бросается в глаза на фоне всех пертурбаций садизма.
Клаус Шваб с презентацией собственных визионерских фантазий, которые почему-то воспринимаются как некие «научные» факты и анализ.
Возможно, подобного рода книги являются откровениями для отдельной категории читателей, которых влечет конспирология с «хозяевами истории» и мировое закулисье. Мне всегда казалось сомнительным, даже контрпродуктивным, объяснять сложные явления и процессы, сводя их к одной причине, тем более к чьей-то опредмеченной воле.
Но существует достаточное количество научных исследований, более реально описывающих глобалистские реалии, их истоки и перспективы. Ежегодные доклады ООН почитали бы, что ли: проблемы те же, но, конечно, без такого драматизма и интриги. Да и всемирные исследования по развитию проблем общества – тоже в свободном доступе, читайте. Но нет – нужен «пророк».
Наиболее недооценённая книга
«Тоннель» Уильяма Гэсса, на мой взгляд, нашим читателем недооценен. Впрочем, возможно, это только для любителей препарирования человеческой души, сложных аберраций сознания.
Поразительная архитектура языка, очень характерная символическая иллюзия игры с читателем. То ли картина, то ли кинокадр, то ли книга. Все время задаешься вопросом: что за бессвязный бред, и зачем я эту болезненную ерунду читаю? Но нет – структура, невидимый каркас держит. И вместе с тем очень поэтический язык.
Публицистика Толстого, на мой взгляд, недооценивается. Большинство пеняет на длинные и неудобоваримые тексты «Войны и мира», которые так сложно читать в школе.
Но вот Толстой-публицист совсем другой. Да, возможно, моралистичен, но тексты яркие, парадоксальные, где-то категоричные. Ну кто еще скажет тем, кто считает, например, Шекспира грубоватым и простоватым, и ему неудобно не разделять всеобщее поклонение гению, что таки да – посредственный талант и несмешные шутки.
Книга, которая перевернула моё сознание
В 13 лет «Краткий философский словарь». В детстве мир очень предметен и практичен, а философия – очень высокий уровень абстракции и рефлексии.
«Нет, смысла я не понимал, но впечатленье – колдовское!» Возможно, что для 13 лет это и произвело на меня сильное впечатление – что вообще можно в таких терминах видеть мир.
Мышление, не ограниченное только тем, что вижу и делаю в заданных условиях, но все может быть осмыслено и объяснено, при этом не просто, не на пальцах, а так же сложно, как сама реальность. Сама потребность в объяснении и теоретизации – вот что тогда поразило. Я и до сих пор считаю, что нет ничего лучше хорошей теории, а практика подстроится.
После русской классики, традиционного круга чтения для советской школы, Борхес, Кортасар, Маркес, Фаулз в юности, конечно, поражают – вот как, оказывается, можно писать. Эксперименты с литературной формой переворачивают при первом знакомстве привычное восприятие чтения. Сюда же Сартр, Камю, Кокто с их трансформацией нормы, Миллер – и стиль, и тематика, абсолютно чуждые советскому сознанию и культурному коду.
Книга, которая заставила меня рассмеяться
Видимо, в силу профессиональной деформации меня смешили (и до сих пор) «Всеобщая история, обработанная «Сатириконом», Лео Таксиль. Почему-то некоторые книги Д. Даррелла, особенно «Рози». Ну и какого пензяка не заставит смеяться Салтыков-Щедрин. Что поделать: эффект узнавания – одна из больших радостей для мозга.
Самая последняя книга, когда смеялась не только я, но и те, кому вслух зачитывала, – М. Лабковский «Хочу и буду». Не то чтобы я предвзято относилась к популярной психологии, но сентенции «Делать только то, что хочется» и «Не делать того, чего делать не хочется» при чтении в рабочей ситуации почему-то у всех вызывают смех.
Книга, которая заставила меня расплакаться
После 18 лет уже сложно при чтении достигать такого катарсиса, чтобы плакать. Все же нужно иметь очень специфическое сознание, чтобы не разграничивать фантазию и реальность. Но лет в четырнадцать точно плакала над последними главами «Десять лет спустя», перечитывала и плакала.
Книга, которую я не смогла закончить
Не смогла закончить пока – к качеству литературы это не имеет отношения, скорее к смещению интереса и настроению, – «Маятник Фуко» Умберто Эко. Я большой любитель медиевистики, именно любитель, не профессионал. Да и тамплиерами кто не интересовался!
Семиотические работы Эко всегда нравились, но вот здесь что-то не пошло. Конечно, вернусь. По словесной эквилибристике Эко всегда скучаешь.
«Щегол» Донны Тартт, все тоже никак не проберусь через избыточные описания.
Застряла на 299 странице «Философии искусства» Шеллинга.
Какую книгу мне хотелось бы прочитать, или стыдно, что не прочитала ее до сих пор
«Лучшее в нас» Стивена Пинкера. Наше общество задавлено постоянными упреками то одних, то других в общем в падении нравов и моральной деградации, сводящимися в целом к «раньше то было ого-го, а теперь ой-ой-ой».
Но в исторической ретроспективе приходишь к прямо противоположным выводам: считать человека вещью не принято, четвертование – не излюбленное развлечение публики, женщина тоже человек, детей бить нельзя, фронтальные войны – не лучший способ разрешения проблем, утешение «бог дал – бог и взял» уже не так привлекательно и пр. Вот и Пинкер рассказывает о снижении глобального насилия, несмотря на «черных лебедей».
Надеюсь на оптимистичный исторический сценарий, уверена, что это прекрасное противоядие от постоянного дискурса угроз, в которых зачастую описывается будущее.
Лучшая из подаренных мне книг
Особенно люблю подарочные книги по истории искусств. Моя любимая – самый первый такой подарок – Гнедич «Всеобщая история искусств», на прекрасной бумаге, великолепного качества иллюстрации, роскошное издание.
Петр Гнедич – великолепный искусствовед, гениально реализовал базовую цель – все азы искусства и все нужные иллюстрации. Если нужна энциклопедия, но с углубленным описанием, – это оно. О пользе (что, конечно, странно звучит для искусства) не говорю – постоянно использую в преподавательской деятельности и студентам читать рекомендую.
Моё любимое чтение
Сложно так вот выделить и систематизировать. Мое поколение, наверное, последнее, которое выросло в примате культуры слова, поэтому мы что-то читаем постоянно. Зачастую хаотично, перспективного плана освоения литературы у меня, конечно, нет.
В меньшей степени читаю художественную литературу. Но к Новому году всегда тянет перечитывать Гофмана с барочной вязью слов. Я равнодушна к детективам, фантастике, бытовым романам, в значительной степени к поэзии и романтической литературе, жанру биографий.
Если навскидку проводить ревизию, то Сен-Симон и Мольер, Диккенс и Золя, Салтыков-Щедрин и Мамин-Сибиряк. Толкиен, ранний Пелевин, Набоков и Грин. Часто возвращаюсь к очень разным Гессе, Булгакову, Вересаеву, Стейнбеку.
Искусствоведческую литературу люблю – Панофского, Гнедича, Виппера. Сложно, впрочем, сказать – профессиональный это интерес или для души. У меня есть круг журналов по интересующим меня специальностям и проблематике (политология и социология), читаю аналитику по исследованиям ВЦИОМ, ФОМ, Левада-центра.*
Люблю публицистику, реже современную (Писарева вот перечитываю, даже кое-что первый раз читаю), научно-популярную литературу – я частый посетитель портала Антропогенез.ру. Египтологическая литература составляет мой большой любимый пласт чтения от П. Монтэ до М. Матье и Л. Любимова, И. Рака.
* Решением Минюста РФ Левада-центр признан НКО, выполняющей функции иностранного агента.
