Самое читаемое в номере

Денис Давыдов и Евгения Золотарёва: великое чувство или игра?

A A A

Настоящая статья представляет собой газетную версию научного доклада, с которым автор,
главный хранитель Объединения литературно-мемориальных музеев Пензенской области Лариса Рассказова, выступила на Всероссийской конференции, посвященной жизни и творчеству Дениса Давыдова, прошедшей в сентябре 2017 г. в педагогическом институте ПГУ.

davydov2
В 1834-1836 годах, на склоне лет, Денис Давыдов (1784-1839) создал самый большой цикл лирических стихотворений, посвящённый «пензенской красавице» Евгении Дмитриевне Золотарёвой (1810-после 1867).
Он включает 18 произведений, в то время как предыдущие увлечения удостаивались двух-семи. Это было последнее в жизни поэта явление поэтической музы, и он сам понимал это.
Увлечение «пензенской красавицей» сделало имя Дениса Давыдова популярным у пензяков. Зачастую в рекламных зазывах туристических фирм посетить Пензу вся биография героя войны 1812 года, военного писателя, мемуариста сводится лишь к этому эпизоду.
В досужих пересказах он перерастает в трагедию жизни поэта, «великое чувство», обречённое на непонимание и предательство. Между тем, если обратиться к свидетельствам самого поэта (письмам и собственно стихам), к историко-культурному фону эпохи, ситуация выглядит совсем по-другому. Этим мы и намерены заняться.
davydov vinВпервые о Е. Д. Золотарёвой упоминает кн. П. А. Вяземский, один из самых близких друзей Давыдова. Приехав из Мещерского в Пензу и явившись в дворянское собрание 6 января 1828 г., он перечисляет в записной книжке знакомых дам, и среди них – «Золотарёва с двумя дочерьми», которых он даже не называет по имени, хотя Евгении в это время уже 17 лет.
Через четыре с половиной года в письме к Вяземскому о пензенском времяпрепровождении Давыдов пишет: «Так как Евреиновой не было, то от нечего делать я напевал на ухо твоей Эжени». (Евреинова – в это время ещё действующее увлечение поэта).
Необходимо отметить, что употребление притяжательных местоимений «твоя», «моя» – это обозначение предмета ухаживания, никакого отношения к каким-либо серьёзным увлечениям, а тем паче намерениям оно не имеет.
Видимо, Вяземский, имевший в обществе «Арзамас» прозвище Вышний Волочёк, от скуки выбрал молодую Евгению в качестве предмета ухаживания, будучи хорошо знакомым с её матерью, поэтому его волокитство и «воспевание» молоденькой Евгении воспринимались как должное, не выходящее за рамки светских условностей.
В одном из мемуаров князь вспоминает о случаях, «когда в обращении не капитал любви, а мелкая монета её; то есть, с одной стороны, ухаживание, а с другой – снисходительное и ободрительное кокетство».
Давыдов знал это, отсюда «твоя Эжени».
Во всяком случае в обществе эти ухаживания на балах, в гостиных, в присутствии маменьки, были принимаемы как должное. Здесь не было страсти и чувства, а была светская игра, правила которой хорошо известны обеим сторонам. Эти отношения не подразумевали продолжения и развития дальше установленного приличиями.
Почти через полгода после встречи с Золотарёвой в Пензе Давыдов жалуется в письме друзьям, что еле дотащился до Пензы, что «жестокая болезнь чуть не утащила его в могилу».
А уже через две недели посылает четверостишие, посвящённое «пензенской красавице»: «Вошла, как психея…». Это начало золотарёвского цикла.
Зная из мемуаров и писем, что на зимний сезон пензенское дворянство из деревень и усадеб съезжалось в губернский город к Николе зимнему, когда начинались балы, мы можем почти наверняка сказать, что поэт вновь увидел Золотарёву 7 декабря 1833 года.
Уже в середине февраля тон писем Давыдова меняется: «Пенза – моя вдохновительница. … Здесь я опять принялся за поэзию». Он рассылает друзьям «Вальс», «стихи, вдохновенные чудом красоты и прелести», прося их строгой критики.
Пишет Вяземскому: «Здесь ежедневные балы, гастрономические обеды, вечера, катанья, благородные спектакли и концерты, словом, весь хаос столицы с ее надеждами, сплетнями, интригами, волокитствами, а как я, подобно тебе, не могу быть без юбки-вдохновительницы, то избрал для себя бывший твой предмет Золотареву и, подобно тебе, веду ее к бессмертию. … По стихам этим ты подумаешь, что я смертельно влюблён, и правильно сделаешь».
Странно, что Давыдов нигде не описывает внешности Золотарёвой, кроме того, что она красива. В стихах золотарёвского цикла нет хоть какой-то портретной черты Евгении Дмитриевны.
Нельзя не заметить, что в период увлечения Золотарёвой Давыдов пишет только о себе, и более всего о пробуждении поэтического вдохновения.
Пушкину: «Знаешь ли, что струны сердца моего опять прозвучали? На днях я написал много стихов, так и брызгало ими. Право, я думал, что рассудок во мне так разжирел, что вытеснил поэзию; не тут-то было; встрепенулась небесная, и он – дай бог ноги, так что и по сю пору не отыщу его».
Через месяц в письме к Вяземскому Давыдов беспокоится о своей репутации: он, человек женатый, посвящает стихи не жене, а друг не убрал это посвящение перед публикацией стихов в журнале, – и ни полслова о репутации Золотарёвой, а ведь она – девица на выданье. Значит, ничего возмущающего общественную мораль по отношению к ней не произошло.
davydovВ середине июня он посылает братьям Языковым очередные стихотворения золотарёвского цикла и замечает, что «стихи, кажется, и звучны, и хороши». Не барышня, а стихи, они важнее!
В нескольких сохранившихся письмах Давыдова 1835 г. к разным адресатам ни разу не упоминается имя Золотарёвой. Следующее из известных нам упоминаний Евгении Дмитриевны – в письмах к жене от февраля 1836 г. из Москвы: «Старинной моей пассии (как ты думала) не было, она больна была и оставалась дома».
Несколькими днями позже: «Был у Золотарёвых. Эжени, кажется, замуж идёт за какого-то Мацнева, помещика орловского и пензенского, но это не наверное».
Последнее упоминание имени Золотарёвой в письме к Вяземскому от 21 ноября
1836 г. из Москвы, куда Давыдов перебрался для обучения сыновей: «Однако не могу не обратить и мысли, и взгляды мои туда, где провёл я столько дней счастливых и где осталась вся моя поэзия. … Поневоле вздохнёшь и о хижине моей, в степях затерянной, и о двухсотвёрстных визитах моих, моих собаках, моих ловитвах, о mon Eugenie et mes amours!». Французское «mes amours» – это множественное число слова «любовь».
Именно так, как один из элементов целого поэтического периода жизни, наряду с охотами, собаками, поездками к друзьям, «моими любвями», упоминается и «моя Эжени».
Мы знаем, что была переписка между Давыдовым и Золотарёвой. Письма поэта успел прочесть только А. Осипов, автор статьи в журнале «Исторический вестник».
Они хранились в усадьбе Мацневых и, возможно, пропали в революционных погромах 1917 г.
Важнейшая переписка известна нам только в отрывках, напечатанных в журнале. «Нам кажется, – пишет единственный человек, читавший полностью письма, – что увлечение Е. Д. Золотарёвой было вызвано натурой поэта, нуждавшейся в предмете поклонения».
Её писем никто не видал. Сохранился маленький отрывок письма Евгении Дмитриевны, который цитирует Давыдов: она упрекает, что его страстный язык отравляет прелесть их переписки и предлагает ему дружбу.
Вполне резонно поставить вопрос: была ль любовь с её стороны? Поэт в ответном письме это отвергает, пользуясь модными тогда сентименталистскими штампами: «признайтесь, что я вам надоел», «вонзите не морщась нож в сердце», говоря: «Я вас не люблю, никогда не любила, всё с моей стороны было обман, я забавлялась».
Атака шла по всем правилам волокитства: заставить предмет, молоденькую девушку, почувствовать себя виноватой или возбудить в ней жалость. А для приступа это и нужно! Она будет стремиться загладить вину, а он получит желаемое.  
При чтении писем Дениса Васильевича необходимо помнить, что они суть литературные произведения. Это характерная черта эпохи. В письмах к друзьям-литераторам, как и в стихах, Давыдов сознательно формирует образ лихого гусара-поэта, одинаково преданного шашке, чарке и красе младой девы.
Основная тема их – а только здесь называется имя Золотарёвой – поэтическое творчество. Характерно его признание: «Мне необходима поэзия, хотя без рифм и без стоп, она величественна, роскошна на поле сражения, – изгнали меня оттуда, так пригнали к красоте женской, к воспоминаниям эпических наших войн, опасностей, славы... От всего этого сердце бьётся сильнее, кровь быстрее течёт, воображение воспаляется – и я опять поэт!»  
Кем мыслил и представлял себя стареющий, но молодой душой «наш певец чернокудрявый с белым локоном во лбу»? Профессиональным поэтом! Мне представляется, что мы не вполне осознаём это.
А Давыдов хотел, чтобы потомки запомнили его поэтом, причём не дилетантом! Отсюда такое внимание к пробуждению поэзии в душе.
Стихи хочется читать, а не анализировать. Будем благодарны пензенской умнице и красавице Евгении Дмитриевне Золотарёвой, возбудившей в поэте «трепетанье сердца» и давшей нам возможность через века вместе с ним переживать, как свои, «милые тревоги милых дней, и языка несвязный лепет, и смерть, и жизнь при встрече с ней…».  
И всё-таки, опираясь на имеющиеся в распоряжении исследователей документы, нет оснований для вывода о «великом чувстве», связавшем Дениса Давыдова и Евгению Золотарёву. 

 

Прочитано 4838 раз

Поиск по сайту