Самое читаемое в номере

В Пскове в оккупации

A A A

Историю невозможно переписать. Она существует объективно как цепь событий, поступков, фактов. Задача исследователя – выявить эти факты и предать их гласности. Закрыть белые пятна истории. Или не дать им возникнуть.

выпуске «Улицы Московской» от 12 сентября с. г. были опубликованы отрывки из воспоминаний экономиста М. Д. Мануйлова о малоизвестных эпизодах отечественной истории – жизни Одессы под румынской оккупацией в 1941-1944 гг.
В этих заметках, в частности, упоминается о том, что немцы (в отличие от румын) сохраняли на оккупированной территории сталинскую колхозную систему и даже не всегда меняли руководство колхозов.
В это трудно поверить. Но подтверждение этой информации неожиданно обнаружились в мемуарах Веры Александровны Пирожковой, студентки матмеха Ленинградского университета. Летом 1941 г. она оказалась в Пскове (у родителей) и попала под гитлеровскую оккупацию.
В 1998 г. ее воспоминания под заголовком «Потерянное поколение» были опубликованы в журнале «Нева», а ранее – в эмигрантском журнале «Голос зарубежья» (Мюнхен, 1994 г., № 76-77): в течение многих лет Вера Александровна жила за рубежом, преподавала в Марбургском университете.  
«Одной из роковых ошибок оккупационных властей было сохранение колхозов. Как раз на Украине, где pskovради создания этих колхозов было загублено столько миллионов крестьян, разочарование было велико. Встречая немцев с цветами, они надеялись прежде всего на ликвидацию ненавистных колхозов. Тогда они существовали всего лишь несколько лет, и ликвидировать их было бы очень легко. Но немецкие власти, надеясь именно на Украину как основу для снабжения их армии продовольствием, побоялись потрясений в области сельского хозяйства и приказали оставить колхозы. На наш бедный север никто не обращал большого внимания, – поясняет далее Вера Александровна, имея в виду Псковскую область. – Коллективизация проходила у нас без таких страшных жертв, как на плодородном юге, а теперь немецкое командование просто не обратило внимания на то, что делают крестьяне».
Так что же делали псковские крестьяне?
«…они сразу же колхозы распустили, землю поделили между собой, так же и тот скот, который был, и начали самостоятельно хозяйничать. Им никто не мешал».
И далее: «Мы были там ранней осенью, после оккупации прошло немного времени, но все же мы остолбенели, увидев изменения. Люди были жизнерадостны, настроены по-рабочему. Один сказал мне: «Участок, который мне достался, 7 лет не удобрялся, но теперь он – мой, и я поехал в город, раздобыл удобрения и уже удобрил для озимых, также удобрю и для яровых».
«Тогда в армии были еще в специальных частях лошади, и они вместе с этими частями попадали в руки немцев. Немцы продавали их русским крестьянам дешево. Вот так каждый двор смог приобрести себе лошадь. Немцы наложили сначала на крестьян небольшой продовольственный налог, но заметив, что они с ним легко справились, они его удвоили. Но крестьяне не унывали: ничего, справимся, теперь мы хозяева на своей земле». (Жаль, что Вера Пирожкова не сообщает, насколько «небольшим» был этот налог).
Судя по следующему абзацу, крестьянам жилось действительно легче, чем в сталинских колхозах: «Образовались даже отряды молодых парней, которые хотели защищать свои деревни от советских партизан. Эти последние в нашей местности редко были местными партизанами, а большей частью спущенными с парашютом за линией фронта солдаты, переодетые в гражданскую одежду».
pskov2«Немецкие власти стали искать русских землемеров, которые могли бы объездить деревни, размежевать землю и закрепить крестьянскую собственность на землю… Сначала землемеры опасались, что им придётся быть третейскими судьями в спорах из-за земельных участков, но поразительным образом таких споров вообще не было… Повсюду колхозная земля была разделена крестьянами полюбовно, и землемерам приходилось только произвести разметку и занести в книгу точные размеры участков, отошедших к отдельным крестьянским дворам».
Порою описания, сделанные Верой Пирожковой, кажутся настолько идиллическими, что в них плохо верится. Возможно, ленинградская студентка воспринимала крестьянскую жизнь несколько поверхностно. Во всяком случае, когда речь заходит о личном опыте в оккупации, ее наблюдения становятся суше: «Мы под оккупацией не голодали, но приходилось изворачиваться, одних моих заработков как переводчицы было мало».
«В Пскове настоящего голода не было, слишком близко были деревни, как-то перебивались, но некоторые подголадывали, и иные, не очень молодые, шли работать преимущественно ради продуктов…».
«Всем, кто работал при части, – женщинам, стиравшим бельё, портным, сапожникам – платили, но деньги мало что стоили. Их кормили тем же обедом, что и солдат, обычно густым супом из гороха, бобов или чечевицы с мясом, – а то, что оставалось в котле, раздавали ребятишкам, которые каждый день выстраивались в очередь с котелками, – и еще работавшим давали вечером сухой паёк: хлеб, масло, колбасу, сыр, которые были помощью и семье».
На этих строках поневоле начинаешь вспоминать, что писала свои мемуары Вера Александровна, проживая и работая в Германии.
С трудом верится, что в оккупированном Пскове кому-то, кроме генералов, давали сухой паёк с маслом и сыром, в то время как в самой Германии масло и сыр были дефицитом.
Были ли конфликты между русским населением и немецкими властями?
Вот как Вера Пирожкова описывает один из них: «Всех брали на работу на добровольных началах, не было объявлено никакой рабочей повинности, но когда работавшие захотели уйти, это оказалось невозможным, было расценено как некий мятеж. Приехал представитель политической полиции, крайне неприятный, именно такой, каким можно было представить себе гестаповца… Заводилу отказа он допрашивал особенно неприятно и вызывающе спросил: «Что же, вам хуже теперь жить, чем при советской власти?» Отчего все эти слуги идеологических диктатур непременно хотят, чтобы все считали себя ими осчастливленными, даже в то время, когда идёт война, еще никогда не делавшая народы особенно счастливыми?»
Конфликт этот, если судить по воспоминаниям Пирожковой, благополучно рассосался, хотя она и сама при этом чуть было не была обвинена в шпионаже в пользу советской разведки.
Именно читая эти строки: «…Он обратился к гестаповцу, игнорируя старшего офицера, и… обвинил меня, что я – советская шпионка… Этот офицер спас мне жизнь, так как если бы меня арестовали, то вряд ли бы стали особенно разбираться…» – и перечитывая их, а перечитывать приходится, так как эти строки pskov3настолько беспафосны, настолько лишены личностного отношения, что при первом прочтении этот  кульминационный момент просто не замечаешь, именно перечитывая их, начинаешь сознавать, что не стародавние девичьи идиллии и иллюзии пересказывает на склоне лет Вера Пирожкова, а просто смотрит в прошлое с высоты прожитых лет.
С той высоты, с которой уже не видимы даже самые осатанелые идеологические штампы, а люди предстают просто людьми: во всей простоте и естественности их отношений.
Да, могли арестовать и расстрелять, но в то же время «… многие русские девушки и женщины влюблялись в немецких солдат и офицеров совершенно искренне».
И не все немецкие офицеры были безучастны к участи русского народа: «У него была идея собрать интеллигентных и антикоммунистически настроенных русских, чтобы положить начало самоуправлению и выработке новых идей для России», – характеристика одного из военнослужащих германской армии.
Далее: «… потом немцы построили деревянный кинотеатр для жителей города, и мы смогли посмотреть немецкие фильмы. Немецкое кино было тогда в расцвете… Кроме киножурналов никакой нацистской пропаганды в кино не было. Все фильмы были аполитичные, исключением был фильм «Еврей Зюс» с антисемитской подкладкой».
«Было ли сознательное уничтожение «унтерменшей» со стороны нацистов? – отстраненно, все с той же высоты прожитых лет задается вопросом Вера Пирожкова. – Если такие намерения и были, то я все же до сих пор думаю, что командование армии в них сознательно не участвовало… Были лагеря, где в эту зиму не умер ни один человек», – имеются в виду лагеря для военнопленных. И далее поясняет: там, где комендант обладал элементарной добросовестностью и хозяйственной распорядительностью, там и не было смертей.
«Немцы вообще нередко отпускали на свободу военнопленных, если последние находились на территории своего родного города или деревни, особенно если у них были там родственники, которые могли их взять…»
Наверняка эти отрывки из воспоминаний Веры Пирожковой, изложенный в них отстраненный взгляд на события тех лет вызовут у многих из нас резкий негатив. Желание обвинять, низвергать, клеймить.
Всем таким позывам ответом может быть еще одна небольшая выдержка из «Потерянного поколения»: «Убежденные коммунисты и защитники советской власти не стеснялись спорить с нами, ее противниками… Но даже самым ярым противникам советской власти не приходило даже в голову пойти и донести на сторонника этой власти немецкой комендатуре или тайной полевой полиции…
Тогда я глубоко поняла, что никакое иноземное владычество не может так сильно поработить и развратить народ, как «своя» идеологическая диктатура».
Имела ли Вера Пирожкова в виду в этих строчках ту вакханалию доносов и пасквилянтства, которая творилась в СССР в предвоенные годы и едва не погубила страну, сейчас можно только гадать.

Прочитано 3028 раз

Поиск по сайту