Публикуемые воспоминания Альфреда Оя о войне представляют собой часть более обширных воспоминаний о жизни и профессиональном становлении как художника и скульптора, записанных еще в 1998 г. Яной Оя и опубликованных впервые в том же 1998 г. в тематическом выпуске «Искусство Пензы» журнала «Губерния».
ВЫПИСКА ИЗ НАГРАДНОГО ЛИСТА
Оя Альфред Альфредович, рядовой, стрелок 917 стрелкового полка 249 эстонской стрелковой дивизии, 1924 года рождения, эстонец, член ВЛКСМ, в Красной Армии с 24 августа 1942 г., призван Кинель-Черкасским РВК Куйбышевской области, в Отечественной войне с 10 ноября 1942 г.
Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг.
«Тов. Оя А. А. при форсировании пролива Вяйхе-Вяйне 5 октября 1944 года был направлен командиром роты в разведку в дер. Орисааде, где он добыл ценные и нужные сведения о местоположении огневых точек противника.
Во время разведки тов. Оя А. А. уничтожил один расчет станкового пулемета противника. При наступлении на дер. Каармаа действовал в группе разведчиков, которые разгромили группу противника, при этом лично тов. Оя взял в плен 3 немцев.
Представляется к ордену «Слава» III степени».
Наградной лист подписал командир полка подполковник Лийвах. Дата: 14 октября 1944 г.
Что такое пехота? Мы идем, а нас обгоняют артиллеристы, едут на машинах, танкисты. Приходим в деревню на привал, уже все дома заняты. Пехота приходит последней! В лучшем случае сарай!
Над нами даже подтрунивали: «Эх, пехота, 100 километров идешь, и все идти охота!» То есть для каждого война своя. Поэтому я знаю войну как пехотинец.
В августе 1942 г., после того как призвали, попал я в запасной полк. Это в Челябинской области. Жили в землянках больших, на 200 человек. Ну, гоняли там, как надо. Готовили к войне. Дождь, грязь, с деревянными винтовками по-пластунски. Только один раз были на стрельбах. Кормили очень плохо: давали 400 граммов хлеба на сутки, баланду к вечеру. Нары выложены из тонких жердей. Вечером приходишь, не просушиться, ничего. То есть очень трудно было.
Утром первым делом зарядка. «Выходи строиться! Форма № 20». Это проверка на вшивость. Выходишь полуголый, в нижней рубашке, и старшина ходит и смотрит. Очень везло тем, у кого были вши! Почему? Потому что их сразу отправляли в вошебойку. Там большая температура.
Те, кто туда попадал, развешивали одежду, тем временем играли в карты, топили печку, то есть время хорошо проводили, не нужно было ползать по грязи.
У нас один был солдат, у него всегда почему-то вши были. Он, наверное, очень скучал, как говорят в народе. И, я помню, мы к нему подбегали и у него старались найти вшу, чтобы положить на рубашку и показать старшине, чтобы потом пойти в вошебойку.
Сейчас модно – все добровольцы и т. д. Я нет, я не был добровольцем. Призвали – пошел.
Через три месяца в запасном полку я написал заявление о том, чтобы меня отправили в маршевую роту. Это не потому, что особый патриотизм, а жизненные условия. И меня сразу, немедленно, в поезд, зеленая улица поезду, сухой паек выдали, и мы едем на фронт. Зеленая улица – это когда поезд идет без остановок. Иногда остановят на час, нас накормят в столовой.
Мы на Калининский фронт ехали. Не доезжая до фронта, нас высадили. Мост разбомблен был. Под Великие Луки приехали. А в Великах Луках была окруженная немецкая группировка, и мы как раз на ее уничтожение.
Во время поездки из эшелона я писал бодрые письма. Эти письма сохранились. Вверху красным карандашом: «Вперед к Победе! Смерть фашистским оккупантам!» У нас воспитание было такое – патриотическое. Но этот патриотизм немного поугас, когда на место приехали.
Вот приехали, высадили нас – зима, лесочек небольшой. Высадили и говорят: «Располагайтесь ночевать!»
Но как ночевать? Ложились по трое, веток наломали сосновых, накрылись плащ-палатками. Конечно, какой там сон!
С утра пошли в Калининскую область. Была такая пословица: «Бог создал землю, а черт – Тверскую губернию». Идешь – кругом болота, хотя зима. Видишь – деревня рядом. Но напрямую к ней никак не пройдешь, потому что сплошные болота. Километров десять пройдешь, прежде чем к деревне придешь.
До того как прибыть на фронт, мы за последний день прошли 93 километра. Марш был такой. Нас гнали быстрей. Мы шли подкреплением. И, конечно, где-то не выспавшиеся. Идешь и на ходу спишь. Раз – и упал в канаву.
А потом, не доходя до Великих Лук, ночь, снег белый и какие-то кочки темные. Оказывается, это лежат трупы, присыпанные снежком, но неубранные. Уже настроение немножко так. Думаешь: что такое?
Когда пришли, сразу выступил командир батальона. Его высказывание было таким горьким. Он сказал: «Тот, кто будет выполнять приказы командиров и будет в первых рядах, тому хвала и слава. Тот, кто струсит, тот первый от меня получит пулю в лоб!»
Я думаю: «Вот это да! Да что ж это такое? Он грозится!» А почему? Видимо, это касалось национальности. Это же эстонский корпус. Были случаи, когда целые роты уходили к немцам. Поэтому как-то в мозгах все переворачивалось в другую сторону. Почему-то угрозы какие-то.
Потом-то я понял, что значит дисциплина в армии. Без дисциплины армии нет! Потому что мало ли что тебе не хочется умирать, но надо. Надо идти вперед!
Нашей роте была дана команда взять великолукский вокзал. Ночной бой. Но немцы дома подожгли, ракеты летают. В общем, как днем, все светло. Площадь железнодорожная. Когда в атаку поднялись, немец такой огонь открыл плотный. Мы головы подняли и опять легли.
Командир крикнет: «Вперед!» Пробежим метров 10. Один падает, второй раненый. Опять ложимся. И потом третий раз поднялись, все побежали. И опять этот плотный огонь, опять ничего не получается у нас. Залегли. А один так и добежал до самого вокзала и у самого вокзала упал.
И тогда командир роты говорит: «Нас всех здесь перебьют! Площадь открытая, нас обстреливают. Выхода нет! Только вперед!» И мы встали и пошли. Я не знаю, где другие, что с ними.
Но, семь человек, мы вошли в вокзал. Ворвались! Только видели там спины немцев. Там темно. Одноэтажный такой вокзальчик, крыши нет. А рядом трех- или четырехэтажный дом стоит.
В вокзал ворвались, обрадовались: «О, все!» Потом-то наши подойдут, а нас сейчас всего семь. И вдруг видим, немцы к нам перебегают со двора. Видно, контратака начинается. Мы к окнам скорее и давай стрелять. Постреляли-постреляли. Нет никого. Все тихо.
И кто вещмешок развязывает, консервы кушать, сухари там. И вдруг откуда ни возьмись – бах! Какая-то палка упала. С длинной ручкой граната немецкая. Потом еще одна, потом третья. Потом три взрыва. Кто, как был, упали! Я, помню, в угол к печке упал. И все.
Потом, когда взрывы кончились, я попытался встать. И чувствую, что-то течет у меня по лицу. Смотрю: пальцы перебиты, рука перебита, и из головы течет кровь. Хотел встать. Нога! Три осколка.
Один из семи человек скончался, остальные в госпиталь попали. Меня в госпиталь отвезли в Торжок. Я там три месяца пробыл. Интересное ощущение было, когда в госпиталь попал. После того, как спал на улице, на холоде.
Помню, костер разожжем, а костры разжигать разрешали только днем. Небольшой костерчик, чтобы кашу там сварить. Потом спать хочется, разгребешь костер, ляжешь и тепло. Но такое это сырое тепло. Жжет даже.
Шинели прогорели, потому что на углях лежали. На другой бок перевернешься, постучишь по шинели, она звенит, как консервная банка. Застыла. Жесткая от влаги.
Вот после этого попал в госпиталь. Там простыни, тепло, школьное помещение. Какое-то блаженство. Не верится, что война. Но замучили фурункулы. Когда на фронте был, вроде ничего не болело! А здесь, в госпитале, все болячки проявились.
Вообще, говорить о войне неприятно. Чем старше становишься, тем становишься сентиментальнее. Поэтому в День Победы я еду на рыбалку. Потому что включать телевизор, слушать это все тяжело.
Студенты Пензенского художественного училища, вернувшиеся с войны.
Альфред Оя – крайний слева во 2 ряду.
Фото из архива Яны Оя.
Альфред Оя: «Я вернулся с войны в декабре 1945. Пошел на третий курс. Все в шинелях. В сапогах. Хотя всю войну обмотки носили. Только к концу войны, в 1944 году, впервые нам дали кирзовые сапоги. Поэтому я демобилизовался в кирзовых сапогах, зеленая английского сукна шинель».
Возвращался с войны – черный чемоданчик и вещмешок с сухим пайком. Ну, на поезде доехал до станции Похвистнево. Ну, это 22 километра до моего дома. И пешком, скорее торопился домой. Я чуть ли не бегом бежал эти 20 километров. У меня ноги сами бежали. Такое состояние было.
И вдруг около одной деревни откуда ни возьмись (а это было в декабре, зима, снег) семь волков стоят на дороге. Я иду, думаю: «Это мне не преграда». Хотя ничего с собой не было, ни ножа, ничего. Я как шел, так и шел.
А они за мной от одной деревни к другой. Я свой черный чемоданчик поставлю и бегу на них. Они в сторону убегут с дороги. Я опять чемодан в руки, иду, они опять за мной. Вот такая встреча была интересная.
Наконец-то я дошел до совхоза. Не доходя до него километра два-три, стоит высокая гора. Вот я с этой горы должен спускаться к совхозу. Все как на ладони. Каждый домик видишь.
И я наблюдал за своим домом. Смотрю, вдалеке мать вышла, пошла в сарай с ведрами. А я сел на горе и сижу. И все смотрел, смотрел. Потом вниз под гору – и домой.
Зашел. Мать стояла у стола. Повернулась. Смотрит на меня. И вдруг такими шажками идет ко мне. Ноги ей как бы отказали. Подошла. На колени упала. Обняла меня и плачет. Вот это я до сих пор вспоминаю.
Потом отец пришел. И когда с радости отец наливает мне портвейн, он водку не пил, а портвейн пил, я ему говорю: «Нет, я портвейн не пью. Нам на фронте давали по 100 граммов водочки, вот давай». В магазин младшую сестренку послали за водочкой.
И вот впервые в жизни мой отец пил со мной водочку. И мать мне потом все говорила: «Это ты научил его пить водочку!»
Записала воспоминания Яна ОЯ
Подготовил публикацию
Валентин МАНУЙЛОВ
