Самое читаемое в номере

Счастливая судьба Федора Егорова

A A A

Об истории Федора Егорова, выпускника Пензенского художественного училища, прожившего долгую и счастливую жизнь, наше издание узнало благодаря письму профессора Краковского университета Василия Щукина.


Из письма следовало, что друг профессора Щукина профессор Борис Егоров в своих воспоминаниях, изданных в 2004 г. издательством «Нестор-История», большой фрагмент посвятил своему отцу Федору
Егорову, уроженцу г. Балашова Саратовской губернии.
«В метрической книге за 1884 год, города Балашова Ильинской церкви в первой части о родившихся под № 33 записано: рожден двенадцатого, а крещен 14 мая Феодор. Родители его балашовский мещанин Иван Михайлов Егоров и законная его жена Евдокия Васильева, оба православного вероисповедания».
В восьмилетнем возрасте Федор пошел в школу, потом в городское училище. Успехи у Федора не были блестящими, в училище проучился шесть лет. Лишние два года связаны, вероятно, с необходимостью помогать по дому: в 1894 г. родилась сестра Александра, а в 1897 г. умер отец.
После училища четырнадцатилетний Федор устроился на почту мальчиком на побегушках: разносить телеграммы, помогать почтальонам. Три года спустя получил официальную должность, служил почтово-телеграфным чиновником 6 разряда низшего оклада. Он и у окошка почтового сидел и, выучив азбуку Морзе, заменял иногда телеграфистов. Даже «низший» оклад превышал прежний семейный прибыток, да еще зарабатывал немало пятачков за сочинение писем малограмотным или вообще неграмотным крестьянкам.
* * *
Несмотря на тройки по рисованию и черчению, отец с детства любил рисовать и лепить из глины фигурки. И мечтал об учебе именно художнической. Тем более что в недалекой от Балашова Пензе недавно открылось художественное училище.
Федор попытался у богатых родственников одолжить небольшую сумму денег для первоначального устройства в Пензе, но никто не дал ему ни копейки. Все сочли намерения юноши чистой блажью: ведь он хорошо устроился на почте. Поэтому отец мог пользоваться только тем, что скопил из своего жалованья.
* * *

 

egorov


Вступительные экзамены отец сдал успешно и с осеннего семестра 1903 г. стал студентом. Директор училища академик Савицкий был убежденный натуралист и настойчиво пропагандировал свой метод. Ученики запомнили его любимую фразу: «Дайте мне хоть колесо, но с натуры».
Среди преподавателей, кажется, не было выдающихся педагогов, кроме самого Савицкого и И. С. Горюшкина-Сорокопудова. Но Савицкий создал замечательную учебную и творческую обстановку. Он собрал первоклассный музей, привлекал к преподаванию видных пензенских общественных деятелей. Например, курс русской словесности читал известный земец и писатель В. Н. Ладыженский.
Пензенское училище быстро приобрело всероссийскую известность, его посещали видные художники, музыканты, писатели.
Отец ярко запомнил визит Горького в 1904 г. В сопровождении преподавателей гремевший тогда на всю Россию автор обходил классы и музей. Сильно закашлявшись, писатель огляделся по сторонам, не увидел урны и плюнул прямо на мраморный пол и растер плевок сапогом. На студентов этот эпизод произвел тяжелое впечатление.
Обучение в Пензе велось по методу передвижников, убежденных реалистов. Отец так на всю жизнь и остался верным учеником Савицкого, не понимал модных и немодных течений и относился к ним иронически.
Федор снимал у хозяйки комнату на двоих. Товарищ его был сын видного балашовского врача Лукьянова, Сашка. Его родители души не чаяли в своем недоросле и настояли на таком сожительстве: скромный Федор им понравился. Они думали, что работящий и небогатый товарищ не сможет совращать Сашеньку, а будет, наоборот, стимулировать учение.
Не тут-то было: Сашка сам десятерых мог совратить, а вот учиться его заставить было нельзя. Зато моему отцу была от Сашки большая польза: отец делал за него чуть ли не все письменные задания, а Сашка щедро расплачивался. Училища он так и не кончил, но оставил отцу на память обилие анекдотических сюжетов.
Например, Сашка несколько месяцев канючил у родителей шубу на собольем меху. Получил посылку, радостно распаковал и увидел шубу, но лисью. Сашка в сердцах бросил ее на пол, схватил чугунок с гречневой кашей, вывалил на мех и протанцевал дикий танец. Потом за гроши продал шубу старьевщику-татарину.
Сашка очень любил первоапрельские шутки. Самая приличная из них заключалась в следующем. Он находил роскошную коробку из-под конфет, клал туда завернутые в кальку свежие экскременты, завязывал коробку красивой ленточкой и оставлял на скамейке в парке.
* * *
В общественно-политической жизни студенчества отец фактически не участвовал.
Ради любопытства он несколько раз бывал на нелегальных студенческих сходках, где читали привезенные из Питера и Москвы революционные брошюры и прокламации. В сумерках небольшими группами приходили в определенные квартиры. Рассаживались на полу в большой комнате. Те, кто оказывался под окном, сгибались в полулежачее положение.
Снаружи казалось, что в комнате за столом всего два-три человека пьют чай. Конспирация была полная. В случае тревоги все знали, как быстро выскочить через черный ход во двор и затем пробраться в соседний переулок.
Однажды отец пошел на нелегальный студенческий митинг на окраине Пензы. Тут появились казаки, засвистели нагайки. Все стали разбегаться, перелетая через глубокую и широкую канаву, отец в том числе. На другой день он специально отправился посмотреть на канаву. Но перепрыгнуть снова даже не пытался.
Папин однокурсник был фанатично влюблен в Льва Толстого, покупал все брошюры, излагавшие учение великого писателя. Молодой человек был беден, вынужден был много времени тратить на репетиторство, а ему хотелось самому нормально учиться и рисовать.
И он решил поехать в Ясную Поляну, попросить у Толстого взаймы небольшую сумму денег, чтобы хотя бы один учебный год обойтись без репетиторства. Приехал. Был любезно принят на кухне Софьей Андреевной, напоившей его чаем. Вскоре из внутренних покоев вышел сам Толстой,
не садясь и не приглашая сесть вскочившего студента,
спросил:
– Что вам угодно?
Студент объяснил. Толстой на минуту задумался, потом кратко ответил:
– Работать надо.
И удалился.
Студент вернулся в Пензу, разжег печурку и сжег все накопленные толстовские брошюры.
* * *
В мае 1907 г. отец поучил свидетельство об окончании училища и сразу вернулся в Балашов. Нашел место преподавателя рисования и чистописания в 1-й женской гимназии. Первое время робел перед взрослыми девицами выпускного класса.
Одна нахалка, когда отец карандашом показывал, что следует добавить или изменить в ее рисунке, любила наклоняться так, что наваливалась своей большой грудью на руку учителя и вгоняла его в краску.
Живопись еще больше, чем педагогическая работа, привлекала отца. Он рисовал зимой и летом, маслом и акварелью, а когда хотел подчеркнуть зимние черно-белые контрасты, – тушью. Совсем редко, главным образом создавая портреты, – карандашами.
В начале 1910-х гг. отец стал членом какого-то всероссийского союза художников. В 1913 г. был выбран делегатом очередного съезда от Саратовской губернии. Съезд проходил в Петербурге, и отец впервые тогда увидел столицу империи.
Отцу больше всего запомнился торжественный прием делегатов царицей Александрой Федоровной. Поселили приехавших делегатов-художников в самом центре, поэтому отец с роскошным пригласительным билетом отправился к Зимнему дворцу пешком.
Но, когда увидел подлетавших на рысаках коллег, поразмышлял, вернулся к началу Невского проспекта, нанял лихача за трешницу и тоже лихо подкатил к назначенному подъезду.
Художники выстроились в зале двумя шпалерами. Императрица медленно двигалась по рядам. Когда подошла к группе отца, кто-то из сопровождавших ее прошептал: «Саратов». Александра Федоровна оживилась и продемонстрировала свои географические познания:
– О, Фольга, Фольга! – и направилась к следующей
группе.
Окончание на стр. 14.
Окончание. Начало на стр. 13.
* * *
Перед началом Первой мировой войны отец связался с немецкой типографской фирмой, уже умевшей делать цветные фото, и заказал в виде почтовых открыток копии семи своих картин. Копии получились превосходные. Они особенно ценны, так как оригиналы тех картин не сохранились.
Из черно-белых открыток одна представляет зимний Балашов, улицу со спешащими при явном морозе людьми. Вторая, как и пять цветных, – загородные картины: перелески, озерца, поля. Отца привлекали переходные моменты, от зимы к весне, и вечерние пейзажи.
Помимо среднерусских, отца очень привлекали горные виды с их удивительно разнообразной гаммой красок, и он написал немало кавказских и крымских пейзажей.
* * *
Отец очень любил рассказывать о дореволюционной жизни. Когда ввели золотые монеты, педагоги ворчали, не желая брать меленькие золотые рубли величиной с копейку: легко терялись. Вспоминал деликатных приказчиков в магазинах и капризных дам. Как лазил через монастырский забор к влюбленной монашке.
О Гражданской войне и временах нэпа папа почти не рассказывал, видно, там очень много было для него неприятного, тяжелого. Помню только рассказ о грандиозном взрыве поезда с боеприпасами на вокзале во время господства Белой армии.
* * *
Как это ни странно, в доме отца не было библиотеки. Несколько справочников, несколько учебников, несколько случайных изданий и детских книжек – и все!
Отец на мои удивленные вопросы отвечал: зачем держать дома то, что можно взять в библиотеке.
Потом я обратил внимание: отец вообще мало читал, кроме газет. Все свободное время он проводил за мольбертом. А литературные лакуны он заполнял страстью к театру.
* * *
Жалованье предреволюционного гимназического преподавателя позволяло не только отдыхать на Черном море, но и приобретать ценные вещи. Отец гордился дорогой немецкой двустволкой, с которой он ходил на охоту. В доме появилось хорошее пианино. Он быстро подбирал любимые мелодии и всегда выступал тапером на семейных вечеринках. И хорошо играл на струнных инструментах.
Отцу удавалось прилично содержать большую семью. Помимо матери и сестры Александры, на его иждивении оказалась сестра Груня с двумя дочерьми. Сестре Александре отец дал высшее образование: его жалованья вполне хватило на отправку сестры в престижный Женевский университет, включая, естественно, и плату за обучение и проживание.
Жалования хватило отцу и на постройку дома. Вернувшись в Балашов, сразу же стал копить деньги. Снова пытался искать помощи у богатых дядьев и снова получил отказы: живешь – и живи.
Скопив через три-четыре года работы в гимназии первоначальный капитал, отец приобрел на Преображенской улице участок с небольшим домиком и построил в глубине уже нормальный, достаточно вместительный дом из 8 комнат. Провел от уличной нитки водопровода ответвление прямо в дом, что тогда считалось барством.
А домик у калитки отец потом сдавал внаем.
* * *
Во время революции 1917 г. и Гражданской войны власти в Балашове менялись быстро и ненадежно. В царское время отец, как учитель, не подлежал мобилизации, но теперь можно было загреметь в армию. Отцу не хотелось ни к красным, ни к белым. На случай возможного призыва он с помощью знакомых медиков запасся справками о болезнях, хотя, насколько мне известно, в те годы он был вполне здоровым.
Военные пертурбации неожиданно помогли отцу приобрести профессию театрального декоратора. В голод 1918 г. петроградский театр при Народном Доме занесло в Балашов, где он и осел. Отец был приглашён вначале в качестве помощника декоратора, а потом стал и главным декоратором.
В театре же произошло знакомство моих родителей. В антракте старшая сестра мамы, замужняя Анна, немного знавшая отца, случайно встретилась с ним и познакомила с сестрой. Отец тут же предложил перейти в служебные кресла дирекции, они отказались. Тогда отец пригласил их на следующий спектакль. И чуть ли не через неделю сделал предложение.
Мама была смущена такой оперативностью, но, слыша восторженные отзывы о Федоре Ивановиче, согласилась, и 6 февраля 1925 г. их расписали. В загсовской справке указан возраст: невесте 24 г., а жениху — 37 лет. Отец почему-то убавил себе 3 года, на самом деле ему в феврале 1925 г. было уже 40 лет. Меня всегда удивляло: как это отец так долго прожил холостяком?
И лишь после его кончины узнал семейную тайну: оказывается, вскоре после приезда из Пензы и устройства на преподавательскую работу отца хлопотами родственников женили на красивой казачке из донских хуторов. Но выяснилось, что у казачки где-то пристроен ребенок, по которому она страшно тосковала. Отцу было не менее тяжко, и брак быстро окончился разводом. Потом соломенный вдовец лет 17 не мог найти себе подходящей пары...
Вторая женитьба оказалась на редкость удачной, мои родители прожили в согласии 43 года.
* * *
Но жизнь вокруг была отнюдь не гармоничной. В нэп отец тоже захотел войти в заманчивую колею «частного сектора», открыл галантерейную и москательную лавку. Организовал там  «художественный» отдел. Начал с продажи красок, кистей и других товаров для живописцев, потом стал выставлять свои и друзей-художников картины, получился как бы художественный салон.
Но, когда над нэпманами стали сгущаться тучи, отец прикрыл торговлю. Однако вспоминали ему его частную лавочку постоянно и с соответствующими угрозами.
* * *
Власти отняли дом у богатого дяди отца, того самого Александра Михайловича, который дважды отказывал племяннику в помощи. Отец мой был отходчивый, зла не таил и приютил дядю с семьей в малом домике у калитки. А сам собрал золотые монеты и кольца в жестяную баночку из-под монпансье и закопал в метре от дома.
Страх перед репрессиями был настолько велик, что даже при продаже дома в 1930 г. и при отъезде из Балашова отец не решился откопать ценности! Незадолго перед кончиной он рассказал мне эту историю и нарисовал план. Но когда я в 1970-х гг. попал в Балашов и пошел смотреть отчий дом, то увидел пятиэтажные новостройки.
Не знаю, обнаружил ли папину коробочку какой-нибудь экскаваторщик или она до сих пор покоится рядом с пятиэтажкой...
* * *
Отца несколько раз вызывали, допрашивали, но не арестовывали. Семья жила в постоянном напряжении, а тут еще представители соответствующих органов ходили по домам и предупреждали, что за укрытие вещей или людей будет суровое наказание. В те месяцы сослали куда-то в Сибирь Александра Михайловича, дядю отца.
Вскоре и в нашем доме был тщательный обыск – неожиданный, глубокой ночью. Отец успел сунуть под подушку бумажник, в котором хранилась расписка какого-то торговца, одолжившего у отца большую сумму денег. Мама сидела на постели полуодетая, ни жива, ни мертва. И вдруг видит, как отец молча положил бумажник в карман одному из обыскивающих. Это был один из близких знакомых. Уходя, он так же молча вернул бумажник отцу.
* * *
На закате балашовской жизни отец и его сестра Александра в полную меру хлебнули потрясающих душу впечатлений от коллективизации и так называемой борьбы с кулачеством. Они были, наряду с другими нестарыми учителями, привлечены в агитбригады, которые устраивали в селах и деревнях собрания крестьян с целью создания колхозов.
Народ не хотел, уклонялся, агитация растягивалась на несколько дней. Во время одного собрания выстрелом из окна убили учителя, сослуживца отца. После этого отец садился только в простенок.
* * *
Федор Иванович никогда сам не стремился к общественной или административной деятельности, но, будучи всегда в центре внимания коллектива (любитель интересно рассказывать, хороший танцор, совестливый и честный товарищ), он постоянно избирался в разные профсоюзные органы, а во время агитбригад стал даже заместителем председателя Горсовета. Это не освобождало отца от угроз: помнили и его «нэпманство», и бельмом в глазу торчало владение двумя домами.
* * *
Неизвестно, как бы разворачивались события далее, если бы отец остался в Балашове. Помог случай.
Муж племянницы Раи Иван Александрович Фесенко, пройдя путь от простого шахтера через рабфак к институтскому диплому, стал в 1930 г. завучем в Лисичанском горном институте и соблазнял отца должностью вузовского преподавателя черчения и начертательной геометрии, а главное – рабочей карточкой, по которой давали килограмм хлеба в день плюс еще много других продуктов. Правительство понимало, что шахтер не сможет работать, если его нормально не кормить, а сотрудники Горного института приравнивались к шахтерам.
В Поволжье тогда начинался голод, учительская дневная норма хлеба стала 150 граммов, и отец решился. Тем более что в балашовской газетке промелькнула заметка, что Егоров занимает видные должности, а сам владеет двумя домами и получает доход от сдачи одного дома внаем.
Худо было бы отцу в Балашове. Фесенко, несомненно, спас ему тогда жизнь.
* * *
К Донбассу семья не могла привыкнуть: при южном ветре – жуткий аромат от химических заводов «Донсода», а от окрестных шахт – постоянная тонкая пыль над городом, так что белая рубашка через три-четыре часа становилась серой. Когда в 1935 г. отменили карточную систему, отец стал искать работу за пределами Донбасса и вообще промышленных зон. Он всегда был склонен жить в небольших городах, чтобы иметь свой дом и садик.
Получив сведения о вакантных местах в институтах и техникумах горного и геологоразведочного профилей, отец избрал Старооскольский геологоразведочный техникум. Город отличался обилием садов и вкусных яблок, а также невиданным количеством гусей.
* * *
Переезд в 1936 г. из Лисичанска в Оскол тоже оказался судьбоносным. Фесенко, быстро дойдя до должности начальника Донбассугля, а потом и Главугля (то есть, по-нынешнему, министра угольной промышленности), став депутатом Верховного совета СССР, попал в 1938 г. в кровавую мясорубку сталинских репрессий. Федор Иванович, которого все знали как ближайшего родственника «врага народа», конечно же, не остался бы на свободе. А тогда часто даже жена «врага», срочно уехавшая в другой город, избегала ареста: органам хватало работы на месте, им было не до поиска уехавших.
* * *
Судьба вообще хранила отца: он оказался вне схваток Гражданской войны, дважды переезжал в другие города и не попадал под репрессии, остался живым в пекле Отечественной войны. Бог миловал семью во время сильных бомбежек в июне 1942 г., а за сутки до прихода немцев мы бежали из горящего Оскола и десять дней выбирались в Задонье под бомбами и пулеметными очередями фашистских самолетов.
Тихим и уютным городком Старый Оскол был до войны. Теперь это типичный промышленный город с населением в 200 тыс. Здесь и закончилась жизнь Ф. И. Егорова.
В 1956 г. он вышел на пенсию. Если считать с поступления на почту в 1898 г., то  его трудовой стаж составил 58 лет.
В декабре 1968 г. отец тихо скончался: заснул и не проснулся.
Каждому бы такую кончину!

Подготовил Юрий Фадеев

Фото отца и матери прислал Б. Ф. Егоров

Прочитано 1513 раз

Поиск по сайту