Самое читаемое в номере

Литература в ожидании гения

A A A

Судьба Лии Михайловны Пальман (1930 г.р.) тесным образом связана с русским языком  и литературой.
Эти предметы она преподавала на протяжении полувека, вначале в школах, а с 1976 г. – в Пензенском институте усовершенствования учителей. Для читателей «Улицы Московской» Лия Пальман рассказывает о своей жизни, о старой Пензе и, конечно же, о литературе – современной и не очень.

Маршрут «Война-Пенза»
Лия Пальман родилась в Пензе, но детство провела в Витебске. Летом 1941 г. одиннадцатилетнюю Лию отправили в пионерский лагерь, и первые дни войны она провела там. Девочка не могла понять, почему родители так долго не забирают ее из лагеря. Позже выяснилось, что это делалось специально. Лагерь, расположенный в лесу, казался более безопасным местом, чем Витебск, над которым уже летали немецкие самолеты.
Ее семье повезло: им удалось эвакуироваться. Отец Лии в то время служил в Красной Армии, а командир его части выделил 3 грузовика, чтобы вывезти семьи офицеров. По железной дороге к тому времени выехать было уже невозможно.
Лия Пальман, ее брат, мама и бабушка доехали в набитом под завязку грузовике до Вязьмы. Там они пересели на поезд, который должен был отвезти их в Среднюю Азию. Однако здесь вмешался случай: сильно заболел младший брат Лии. Врач принял решение снять мальчика с поезда, чтобы его можно было вылечить. А случилось это как раз под Пензой.
Семье повезло: у одной из попутчиц родители мужа жили в Пензе. Эта женщина тоже сошла с поезда и на первое время приютила семью Лии. Чуть позже местный военкомат помог им с жильем и работой. Так Лия Пальман со своей семьей обосновались в Пензе.
Лия Пальман: «Первое мое впечатление, очень сильное, состояло в том, что все тротуары, по которым мы ходили, были дощатыми. Знаете песню: «А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы»? Вот это были те самые мостовые».
Дома в Пензе тогда тоже были почти все деревянные. В редких каменных зданиях располагались, как правило, официальные учреждения. Сейчас от той деревянной Пензы не осталось почти ничего.
Лия Пальман: «Была масса интереснейших деревянных  домов с красивой резьбой, с наличниками. Зрительно я это помню.
Сейчас я нечасто езжу по Пензе. Но, когда я проезжаю по улицам, у меня иногда возникает впечатление, что я попала в другой город».
В Пензе Лию оформили в школу. Туда она ходила даже летом: в это время детей привлекали к прополке грядок, к сбору лекарственных трав. Кроме того, школьники помогали вылавливать из Суры бревна, что шли по реке. Взрослые подтаскивали баграми мокрые бревна к берегу, а дети складывали их в штабеля на просушку.
В военные годы жители Пензы особой тревожности и панических настроений не проявляли. Люди боялись скорее не прихода фашистов, а их авианалетов. Некоторые самолеты люфтваффе все-таки долетали до Пензы. Ну а в последние годы, понятное дело, страхи ушли, и люди ждали окончательного разгрома фашистов.
Лия Пальман: «Очень четко помню, как узнали о Победе, об окончании войны. Радио у нас не выключалось круглые сутки, это понятно. И вот ночью, в 2 часа, заговорило радио. Сообщили о победе.
Брат и бабушка, кажется, остались дома спать, а мы с мамой сразу оделись и вышли на улицу. Меня поразило огромное количество людей. Я ни на одной демонстрации не видела такого. Причем особых разговоров меж ними не было. Люди просто шли и ощущали себя братьями. Побратались во имя Победы».

palman
Время оптимизма, время закручивания гаек
После войны семья Пальман стала наводить справки о том, возможно ли вернуться назад, в Витебск. Кроме того, нужно было дождаться отца Лии, который некоторое время не подавал о себе вестей.
Чуть позже выяснилось, что возвращаться в Витебск уже некуда, а отец семейства не сообщал о себе потому, что был серьезно ранен. Врачи хотели даже ампутировать ему ногу, но здесь опять вмешался случай. В военный госпиталь, где лежал отец Лии, приехал опытный врач, ассистент самого Николая Бурденко. Он сумел спасти ногу от ампутации. «Отец потом даже не хромал», – замечает Лия Пальман.
После долгого лечения отец приехал в Пензу, где устроился на работу секретарем парторганизации в управлении водоканала. Сама Лия в это время доучивалась в старших классах в школе № 4. К этому времени уже было понятно, что ее главным интересом является литература.
Окончив школу с медалью, Лия поступила в Ленинградский государственный университет на филологический факультет. В те годы русскому языку и литературе можно было учиться и в Пензе, уже существовал педагогический институт, но сам уровень ленинградского университета оказался очень привлекательным фактором. «То, что меня принимали в любой вуз без экзаменов, давало мне возможность выбора», – вспоминает Лия Пальман.
В 1948 г. атмосфера в стране была довольно своеобразной. С одной стороны, еще была сильна эйфория победы, инерция победы. Это тема закономерно являлась основной в литературе того времени.
С другой стороны, уже появилось постановление ЦК ВКПб о журналах «Звезда» и «Ленинград» (по мнению партработников, в журналах стало печататься много «безыдейных, идеологически вредных произведений», в частности, произведения «пошляка и подонка» Зощенко и «пустая поэзия» Ахматовой). Резкой критике подвергались композиторы Прокофьев и Шостакович. Запрещена была вторая серия «Ивана Грозного».
Лия Пальман: «Это было время очень жесткого закручивания гаек именно в искусстве. Конечно, мы, студенты, не очень это ощущали.  Ведь на нас в то время свалился огромный массив знаний. Кроме того, нам повезло в том смысле, что мы учились у выдающихся ученых-филологов».
Действительно, преподавателями Лии Пальман были люди, чьи труды легли в основу советской филологии и литературоведения. Это Виктор Жирмунский, Владимир Пропп, Борис Томашевский, Борис Ларин – столпы, легенды, отцы-основатели. Введение в литературоведение читал Григорий Гуковский, знаменитый исследователь творчества Пушкина и Гоголя. Преподавал в те годы и яркий филолог, знаток Радищева Георгий Макогоненко. А будущий писатель Федор Абрамов в то время был аспирантом и читал студентам лекции о Шолохове.
Параллельно с увлекательным процессом обучения шли и другие процессы – разоблачительные. Устраивались разгромов ученых-формалистов, космополитов. Студенты тоже присутствовали на этих открытых заседаниях ученых советов, однако особого понимания того, что именно происходит, у них не было. «Видели – громят. Но кого и за что, я думаю, глубокого понимания  еще не было», – вспоминает Лия Пальман.
После окончания университета выпускников распределили по сельским школам. Лия Пальман отработала 2 года во Владимирской области, а потом в 1955 г. вернулась в Пензу. В это время в школу пошло поколение детей, рожденных во время войны и после войны. Их было мало, поэтому и классы заполнялись очень слабо. Соответственно, и работу учителям в то время найти было непросто.
Лия Пальман начинала трудиться в вечерней школе и только через 2 года перешла в обычную школу – № 25. До 1976 г. Лия Пальман работала учителем, завучем школ № 16 и № 1, затем перешла в Институт усовершенствования учителей.
На этом поприще Лия Пальман заработала себе очень хорошую, чуть ли не легендарную репутацию. У учителей, проходивших переподготовку по ее лекциям, оставались самые благоприятные впечатления.
Сама Лия Пальман полагает, что секрет ее успеха кроется в большом опыте работы в школе: «Я ведь приходила к учителям с разработками уроков. Вначале я сама через все это прошла, а потом могла своим коллегам сказать, что продуктивно, что не очень, откуда взять материал, а какой брать не стоит. А еще, наверное, это умение общаться с аудиторией. Люди обычно прислушивались к тому, что я говорила».


Военная литература
Следует понимать, что в послевоенные годы изучение литературы велось под вполне определенным углом. Некоторые вещи были табуированы, некоторые преподавались, но особым образом. Например, к Достоевскому и Есенину отношение было резко отрицательное. Такого писателя, как Булгаков, вообще в те годы как бы не существовало.
Отношение ко всей западной литературе, в принципе, тоже было отрицательным, но Лие Пальман и ее сокурсникам повезло: лекции им читали столь грамотные и талантливые преподаватели, что этот негатив почти не сказывался.
В советской военной литературе тоже были свои нюансы. Во время самой Великой Отечественной произведения обычно писались в героическом ключе. Скажем, роман Фадеева «Молодая гвардия» – первую его редакцию – Лия Пальман считает очень хорошим, талантливым произведением, написанным от сердца.
А чуть позже стала появляться иная литература. Первой ласточкой стала книга Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда». Там описывался уже быт войны, ее правдивое изложение.
Одной из первых книг такого же плана стало произведение Василия Гроссмана «За правое дело». Сейчас немногие знают, что знаменитая книга «Жизнь и судьба» является лишь второй частью дилогии, а первой была «За правое дело».
Само это название, кстати говоря, придумал Твардовский, напечатавший данное произведение в своем журнале «Новый мир». Гроссман называл свой роман просто «Сталинград».
Лия Пальман: «Когда в «Новом мире» было опубликовано «За правое дело», поначалу это тоже воспринималось как правда войны. А потом последовали разгромные статьи. И когда я оканчивала университет, в 1953 г., это было уже произведение, подвергавшееся критике».
Сейчас, по прошествии многих лет, Лия Пальман считает роман Гроссмана «Жизнь и судьба» очень значительной книгой, которая выходит за рамки заявленной темы.
Если говорить о книгах, которые действительно ранили Лию Пальман  правдой о войне, то нужно упомянуть небольшую повесть Григория Бакланова «Пядь земли».
Лия Пальман: «Потом уже появилось название «лейтенантская проза». Это очень точное название для произведений Бакланова, Бондырева, Быкова. Ведь это были лейтенанты, те, кто командовал взводами. Эти командиры знали непосредственно  и быт солдат, и быт войны. Пядь земли – этот тот масштаб, за который они несли ответственность».
Однако, отмечает Лия Пальман, поэзия о войне, как правило, идет впереди прозы. Поэзия – более непосредственный отклик на событие, более сердечный и эмоциональный. В этом смысле открытием были стихи Слуцкого и Окуджавы, а в особенности – Межирова «Мы под Колпиным скопом стоим…»


Интерес к человеку
Советское руководство весьма настойчиво указывало советскому писателю, что и как именно нужно писать. Так сколько же в советской литературе было от души самих поэтов и прозаиков, а сколько – от приказа сверху?
Лия Пальман полагает, что, скажем, «лейтенантская проза» шла скорее от собственного опыта писателей. Там не было украшательства, зато была тема верности, порядочности и, главное, тема товарищества.
В целом, полагает Лия Пальман, советская литература справилась с задачей осмысления войны. Но, нужно отметить, наша литература существовала в отрыве от творчества авторов из западных стран. Переводов было крайне мало, поездок за рубеж – еще меньше. Даже «Три товарища» Ремарка в послевоенной России не были известны. Так что между военной литературой СССР и запада почти не было прямых перекличек.
Лия Пальман: «Те имена зарубежных авторов, что у нас звучали, были связаны не с литературой, а с позицией этих писателей. Скажем, Жан-Поль Сартр поддерживал компартию Франции».
Другое дело, что потом времена изменились. В конце 60-х произошло знакомство советского читателя с Хемингуэем и Ремарком, и это произвело на людей огромное впечатление. Портреты Хемингуэя висели у всех читающих.
На вопрос, удалось ли руководству СССР вырастить своих, советских писателей, Лия Пальман ответила достаточно развернуто. Она предлагает посмотреть на судьбу Андрея Платонова. Начинал он как верный, выращенный властью писатель. Но к чему он пришел?
Лия Пальман: «Писателя рождает не приятие идеологических схем, а интерес к человеку, к его индивидуальности. Вот Платонов родился именно так».
А есть еще и судьба Александра Фадеева. Его «Разгром» – очень хорошая книга. Но трагедия Фадеева заключается в том, что он хотел быть иллюстратором и летописцем партийной политики. И отсюда проистекает неудача его «Черной металлургии», хотя писателем-то он был талантливым.
А были в советской литературе и откровенные конъюнктурщики, такие как Бубеннов, Сафронов и Безыменский. Сейчас эти фамилии мало о чем говорят, но в 40-50-е годы войну изучали по «Белой березе» Бубеннова, да и премиями эти люди обделены не были.
Лия Пальман: «Они не писатели по своей природе, они «деятели». А настоящие писатели шли от того, что присматривались к человеку, к его духовной жизни».
Другими словами, нет такого явления, как советский писатель, есть просто писатели, полагает Лия Пальман.


Люди ХХ века
Литература изживается из школы, такое мнение высказывает Лия Пальман. И то, что нынешний год объявлен годом литературы, – это просто реакция на данное явление. Сокращается количество часов, а оставшиеся часы зачастую отдаются на подготовку к ЕГЭ. После этого от литературы остаются рожки да ножки.
Анализ вопросов, предлагаемых для ЕГЭ, показывает: перед учениками сегодня не ставят задачу понять языковые явления, им важно лишь выучить и запомнить материал. И разработчики единого госэкзамена уже поняли этот свой недочет, полагает Лия Пальман. Поэтому была снята часть тестовых заданий.
Современную литературу Лия Пальман читает мало. «У меня есть ощущение, что это не мое, – говорит она. – Я себя считаю человеком ХХ века».
Из тех вещей, что все же нравятся Лие Пальман, можно отметить произведения Захара Прилепина. Это талантливый писатель. Он привлекает своим интересом к подробностям жизни, подробностям быта. Лия Пальман читает и Улицкую, называя ее, как и себя, «человеком ХХ века».
Лия Пальман в ответ на вопрос «Куда идет российская литература?»: «Я думаю, она идет в сторону разнообразия. Многообразия манер, описываемых явлений жизни.
Еще я думаю, что в литературе усиливается роль документального начала. Да и не только в литературе, вообще в искусстве.
А вообще, куда идет любое искусство, определяется тем, появляются ли в нем гениальные мастера. А предугадать это невозможно. Вы думаете, можно было предугадать Пушкина, когда эталоном был Державин? А уж как было предугадать Лермонтова?
Я думаю, что русская литература сейчас идет к рождению какого-то гениального открытия».
При этом Лия Пальман полагает, что русская литература и дальше будет сохранять своеобразие, свою специфичность. Открытие внутреннего мира человека, связанное с Толстым и Достоевским, пока никем не превзойдено. И подтекст, недосказанность Чехова тоже пока никто не сумел повторить. Это наши вершины.
«А дальше – будем ждать рождения нового гения», – заключает Лия Пальман.

Прочитано 2356 раз

Поиск по сайту