Самое читаемое в номере

Ельцин, изгнанный из дворца

A A A

«Улица Московская» продолжает цикл воспоминаний Александра Минеева про наши 80-90-е, про то рубежное время, которое будто бы и отделилось от нашего нынешнего времени, но вместе с тем продолжает жить в нашем сознании и нашей психике. «УМ» публикует эти небольшие заметки, дабы «дела давно минувших дней» не превратились в «преданья старины глубокой».
Написаны воспоминания 14-15 августа 2007 г.

Впервые я увидел живьём БНЕ на похоронах А. Д. Сахарова, точнее на траурном митинге в Лужниках.
Примерно с февраля 1989 г. (а он выдался тёплым, весенним), когда уже шла предвыборная кампания кандидатов в народные депутаты СССР, на одной из площадок Лужников стали собираться митинги.
Это было ново, необычно, захватывало дух. Выступал ли на этих митингах БНЕ, не помню. Но то, что его имя тесно было сплетено с этим необычайным явлением, это точно.
Побывать на этом митинге – уже означало заявить городу и миру, что ты за Ельцина. А значит, против партноменклатуры, символом которой в тогдашнем руководстве был Е. К. Лигачёв. Хотя многие уже противопоставляли Ельцина самому Горбачёву, не желая видеть в последнем демократа.
Тогда, по старой советской нарезке, Москва почти целиком помещалась в одном избирательном округе при выборах в Совет Национальностей – палату Верховного Совета СССР, где было поровну русских, украинцев, эстонцев, киргизов, словом, представителей титульных этносов союзных республик.
Другая палата Верховного Совета – Совет Союза – формировалась пропорционально населению, безотносительно к национальности.
Б. Н. Ельцин в 1989 г. баллотировался в Совет Национальностей, что по правилам той нарезки избирательных округов означало его намерение быть представителем практически всей Москвы, а не какого-то одного из её районов, примерно совпадавших с округами по выборам в Совет Союза.
Это был дерзкий политический вызов власти, согнавшей его за полтора года до этого с кресла 1-го секретаря МГК КПСС. В случае его успеха на выборах уже нельзя было бы представить дело таким образом, что, дескать, он получил поддержку энского округа, а хорошо известно, что там проживает в основном интеллигенция (или, напротив, неквалифицированные рабочие).
Победа по Москве означала бы тотальный политический реванш Ельцина и, более того, очень серьёзную заявку на дальнейшее триумфальное шествие к вершине политической власти.
Тогда мало кто формулировал это таким образом, и можно подумать, что, зная дальнейшее, я сейчас наделяю прошлое признаками не существовавших на деле политических планов и расчётов моего персонажа – грех, так часто присущий историкам, работающим в жанре ЖЗЛ.
Не причисляя себя к этому почтенному племени, я всё же остаюсь при своей версии и твёрдо убеждён, что использование специфики советской окружной нарезки с целью продемонстрировать не просто свою избираемость, а обоснованность претензий на лидерство в масштабе всей страны было для Ельцина и его ближних сподвижников той поры осознанным. Не менее осознанным был и риск.
До похорон А. Д. Сахарова мне не приходилось бывать на лужниковских митингах. Митинги в Лужниках шли весь 1989 год. Главными ораторами были члены быстро сложившейся на I съезде Межрегиональной группы: Гавриил Попов, Юрий Афанасьев, Галина Старовойтова. Конечно, выступал и А. Д. Сахаров. Выступал ли там БНЕ, не помню.
Особенность БНЕ по сравнению с его соратниками по первой демократической волне как раз и состояла в его происхождении из рядов высшей партийной номенклатуры.
Казалось бы, остриё тогдашнего политического процесса и было направлено против засилья КПСС, и любой из её вождей должен был вызывать резонное недоверие и неприятие демократической общественности. Пусть даже опальный – «милые ругаются – только пуще тешатся», «у них своя компания, у нас своя».
Но если в народе и живёт надежда на оппозицию, то лишь при условии, когда он видит в ней потенциально умелую власть – умеющую править, а не просто симпатичных критиков-краснобаев.
Для российского народа главным и, возможно, единственным доказательным признаком умения править, пожалуй, служит былая причастность претендента к царскому дому. Вспомним наших самозванцев: и Отрепьев, и Разин, и Пугачёв, обладая уже достаточной военной поддержкой, искали царских псевдонимов, видимо, понимая, что обрести широкую политическую поддержку без них не удастся.
Изгнанный из дворца – вот необходимое качество, факт биографии оппозиционера, действительно способного в глазах народа осуществить перемены.
Из этого же ряда теперь уже не всем понятная бешеная популярность пьесы А. Гельмана о хорошем секретаре парткома.
Из этого же ряда русские сказки, где младшенький Иван-царевич, отторгнутый роднёй, благодаря народной симпатии триумфально возвращается во дворец. Из этого же ряда протопоп Аввакум – канонический священник, вхожий к царю, но не отступивший от истинной веры.
В средневековой Европе мы тоже обнаружим немало принцев и герцогов, обиженных королём или его коварными присными и пришедших искать поддержку у народных масс. И нашедших её.
Но там это со временем прошло. С Новым Временем, когда у них сменилась политическая парадигма: во власти стали видеть (и требовать от неё) не столько сакральность, сколько умственную убедительную программу действий, сулящую большинству реальную выгоду.
Так вот, Ельцин прежде соприкасался с царственной сакральностью. Он был посвящён в таинства власти, владел, как сказали бы сегодня, её ноу-хау. И хотел употребить его на благо большинства. Не дали. Так мы ему поможем.
До какой-то степени этим набором качеств обладал и А. Д. Сахаров, поскольку уже широко было озвучено, что «он изобрёл им водородную бомбу». И хотел и мог своим умищем изобрести много чего ещё на благо народа. Не дали. Тоже выгнали из царских чертогов.
Но всё же есть отличие: в сказочно-былинной системе координат А. Д. Сахаров – всё же придворный звездочёт, алхимик, чародей, а БНЕ – Иван-царевич из русской сказки.
Вот эти двое и были главными лидерами и внушающими надежду символами позднесоветского оппозиционного сознания.
Если кто и полагал серьёзно, что можно выкинуть из Кремля, казалось, навечно поселившуюся там свору, то это возможно лишь при условии, что революционную толпу, ворвавшуюся в Кремль, возглавят прежние завсегдатаи Кремля.
Они сумеют там распорядиться, поскольку владеют секретом одолевать инфернальную заколдованность этого места. Остальные во главе не сдюжат, а так, конечно, пускай помогают.
При этом Андрей Дмитриевич больше олицетворял и представлял в оппозиции интеллектуально продвинутых идеалистов, столь необходимых на начальной стадии зарождения революционной волны, а Борис Николаевич – крепких житейским умом прагматиков, умевших смотреть чуть пессимистичнее и потому дальше.
Характерен в этом смысле рассказ, который мне довелось услышать от Г. Н. Жаворонкова, сотрудника «МН», который в 1989 г. много работал и общался с А. Д. Сахаровым.
Вернувшись однажды в редакцию от Андрея Дмитриевича, он пересказал услышанное от академика по поводу ходившей тогда из уст в уста истории о падении БНЕ с моста через Москву-реку близ села Успенского, известного как место самых высокопоставленных дач и давшего название знаменитому Рублёво-Успенскому шоссе.
Версий об этой истории было множество, но все они сводились к злому умыслу кремлёвских, а часто и самого М. С. Горбачёва, против жизни и здоровья народного любимца.
Один из апокрифов, услышанных А. Д. Сахаровым и рассказанных Г. Н. Жаворонкову в том виде, как я его слышал от последнего, звучал так.
Горбачёв, Шеварднадзе и Ельцин «брали на троих» на даче Горбачёва. Не хватило, а магазины все уже закрыты. Ельцину поручили сгонять в деревню за самогоном: ему народ не откажет (в отличие от двух других участников пьянки).
Он взял бидончик и пошёл, а Горбачёв тем временем приказал охране подловить Бориса на мосту, деревня-то за мостом. Ну, туда-то они не успели, он вон какой фитиль, шагает так, что никакой охране бегом не угнаться.
А вот на обратном пути, когда уж он с полным бидончиком шёл, они его и подловили, да вниз головой с моста-то и сбросили. Так ему не только ничего не стало, но самое интересное: на берег когда вышел, в бидончике ни капельки не расплескалось!
По словам Г. Жаворонкова, именно эта последняя деталь сказания восхищала Сахарова как необыкновенно яркое свидетельство народного почитания Ельцина и веры в него.
Много позднее я узнал от своего доброго знакомого, более десяти лет проработавшего помощником Горбачёва и в период его главенства в СССР, и позднее, в Фонде Горбачёва, что эпизод, ставший огнём для дыма многочисленных пересудов, действительно был, но не на Успенском мосту.
«Да что вы! Сами посудите, остался бы он жив, случись это там: и высота, и течение. Это в другом месте...»
Больше он не сказал ничего, а я до сих пор не спрашиваю, хотя из слов моего знакомого недвусмысленно следовало, что это где-то случилось, только где и как именно мне неизвестно.
Возможно, в одну из наших будущих встреч я наберусь бестактности и сумею расспросить его о «делах давно минувших дней», пока они окончательно не превратились в «преданья старины глубокой».
Во всяком случае, зная моего собеседника, я убеждён, что его рассказ, если он прозвучит, будет абсолютно достоверен.

Александр Минеев

Прочитано 1922 раз

Поиск по сайту