Самое читаемое в номере

Солдаты психологической войны

A A A

Доктор исторических наук, профессор Лариса Королёва является одним из экспертов, сотрудничающих с «УМ». В этот раз она согласилась ответить на вопросы по теме ее диссертации, а именно  по диссидентскому движению в СССР.  «УМ» полагает, что нашим читателям сегодня полезно знать, как складывались отношения власти и инакомыслящих в предыдущую эпоху.

Почему Вы решили писать диссертацию по теме диссидентства? Как много материалов пришлось изучить при работе? Была ли диссертация защищена?
– Диссертацию (кандидатскую) мне хотелось писать по вопросам власти, но никто из специалистов в Москве с такой «скользкой» темой связываться не захотел. Мне предложили тему оппозиции – советское диссидентство. Это было начало 1990-х гг., тема совершенно новая, «горячая».
Материалов было проработано много: архив ЦХСД, в том числе Президентский фонд (тогда в читальном зале работали я и почему-то китайцы, максимум 2-3 человека), ГА РФ, ГАПО, ЦД «Мемориал» (они тогда только начинали, сидели в подвале) и ЦД «Народный архив». Тогда всем было не до архивов.
Многие документы, с которыми тогда работала, особенно под грифом «Совершенно секретно», опять засекречены. Затем – спецхран Ленинской библиотеки, где были книги зарубежных авторов на английском языке (переводила сама, спасибо Сызранцевой Л. М. за помощь), материалы самиздата и тамиздата.
К работе в архивах и спецхране оформлялся допуск, заполняли «простыни», где указывалось все, вплоть до родственников за границей. Много общалась с силовиками, кто занимался оппозиционерами, естественно, никаких интервью, тем более фамилий и имен.
Моя кандидатская диссертация («Диссидентское движение в СССР в 60-70-е гг.», защита состоялась в 1995 г.) действительно была новой и интересной и за счет темы, и из-за источников. Она была первой по данной теме. Мне потом в Пензе некоторые историки говорили, что это не историческая работа, она слишком «концептуальна», а история – это «фактик к фактику».   
Докторская диссертация – прямое продолжение, систематизация и упорядочение кандидатской («Власть и диссидентство (1950-1980-е гг.)», защищена в 2001 г.). Конечно, она более политизирована, или, как сейчас можно говорить, ангажирована, поскольку тогда правозащитники активизировались, Запад включился. Поэтому правозащитники стали ключевым звеном в диссертации, хотя в первом варианте работы они шли где-то после национальных и религиозных движений.


С одной стороны, Вы пишете о том, что инакомыслие характерно для людей в любую эпоху. С другой стороны, в своей работе Вы рассматриваете диссидентство как социальный феномен, взятый в определенный период (50-е-80-е). Что выделяет этих диссидентов среди прочих инакомыслящих?
– В 1970-е годы слово «диссидент» приобрело то специфическое значение, которое  в него вкладывается  до сих пор. Диссидентами, с легкой руки Запада, стали называть людей в СССР 1960-1970-х гг., открыто выражавших несогласие с общепринятыми нормами жизни в стране, подтверждающих свою позицию определенными действиями.
«Вина» диссидентов заключалась в том, что они отказались участвовать в «играх» по подтверждению лояльности от граждан к режиму, которые навязывало руководство народу. Прокурор на процессе Сергея Ковалева заметил: «Нам все равно, какие у человека мысли. Главное – это то, чтобы он не высказывал их вслух».
Диссиденты не были в своем большинстве антисоветчиками. Они, как правило, выступали за выполнение гарантированных Конституцией прав и свобод.
Единой идеологии диссидентства в СССР не было. Однако был характерный момент, общий для всех направлений диссидентства. Вместо того чтобы отвергать законность режима, они требовали строгого соблюдения советских законов, Конституции и подписанных СССР международных соглашений.
Понятие «диссидентское движение» рассматривается в более широком смысле, чем «движение за права человека». Под «диссидентством» понимается сочетание инакомыслия и инакодействия, оно не подразумевает конкретной политической ориентации. 


В какой среде чаще всего зарождались диссидентские настроения? Сколько всего было диссидентов в СССР? Почему диссидентство не имело серьезной опоры в обществе?
– Диссидентское движение не было многочисленным и не могло  им быть, поскольку, с одной стороны, слишком  уж опасным являлось это занятие. С другой же, оппозиция как феномен представляет собой «выступление против мнения большинства», именно большинства, иначе это  явление другого порядка.
Цифры о количественном составе диссидентства не столь внушительны. Так, Людмила Алексеева, считая участником движения каждого, кто хотя бы однажды открыто выступил против какого-либо аспекта официальной идеологии или каких-то действий властей, определяет численность следующими цифрами: католики – 148 тыс., униаты – 2 тыс., баптисты – 70 тыс., пятидесятники – 30 тыс., адвентисты – 40 тыс. Всего религиозная оппозиция включала в себя около 290 тыс. чел.
Национальная оппозиция имела следующую структуру: крымские татары – 130 тыс., литовское национальное движение – 20 тыс., эстонское, грузинское, украинское  движения – по 10 тыс., месхи – 7 тыс., т.е. всего – 187 тыс. чел. Общая численность, исходя из этих данных, – 500 тыс.
 Авторы словаря «Политология» определяют численность диссидентов в 2 тыс. чел. Владимир Буковский считает, что на весь СССР диссидентов было не более 10 тыс. чел.
Однако значение явления не всегда поддается точному измерению. Какова ни была численность диссидентов, массовые проявления инакомыслия были обусловлены не деятельностью какой-либо диссидентской организации, а стихийным недовольством.
География оппозиционного движения была достаточно обширной. Национальные движения концентрировались собственно в республиках или местах скопления меньшинств. Представители гражданского и эстетического направлений группировались в основном в столицах – Москве и Ленинграде, что вполне закономерно. Единичные же случаи диссидентства фиксировались в самых различных населенных пунктах: от Абакана до Янгиюля. Даже в нашей Пензе.
Итак, диссидентское движение не являлось  многочисленным: по разным данным, от 2 тысяч человек до 500 тысяч. Конечно, для многомиллионного населения СССР показатели не самые высокие, но в противном случае надо было оперировать другими понятиями – нонконформисты, недовольные.
В движении не соблюдался принцип прямой пропорциональности численности нации, т. е. чем многочисленнее нация, тем больше оппозиционеров она порождает. По абсолютным показателям в движении инакомыслящих преобладали русские, украинцы и евреи.
Есть мнение, что диссидентов искусственно «выращивали» и поддерживали изнутри СССР? Говорят, что Андропов использовал диссидентов в качестве «пугала» для политбюро, как орудие внутрипартийной борьбы. Имеют ли эти разговоры под собой некую реальную основу?
– Вообще-то полезность диссидентов, особенно правозащитников, была очевидной, они часто выступали разменной монетой в отношениях с Западом, использовались как метод влияния на внутреннюю политику.
Юрий Андропов очень здраво оценивал оппозиционеров, поскольку владел реальной информацией о ситуации в стране.
В одном из своих писем к Андропову в 1980 г. Петр Капица писал: «Инакомыслие тесно связано с полезной творческой деятельностью человека… В истоках всех отраслей творческой деятельности человека лежит недовольство существующим».
В ответ Юрий Андропов, в принципе соглашаясь, подчеркивал: «Другое дело, когда т. н. «инакомыслящие» становятся на путь подрыва советской власти,… становятся на путь предательства, наносят ущерб безопасности нашей страны. Тут уже т. н. «инакомыслящие» переходят в сферу враждебных политических действий, переступают грань закона. В таких случаях общество вправе ограждать себя, принимая не обходные меры пресечения. Но пресекается не «инакомыслие», а действия, наносящие ущерб интересам и правам других граждан, государству и обществу в целом».
 Публичные же высказывания Андропова были более пафосными и негативными. В одном из докладов Андропов называл диссидентами людей, «побуждаемых политическими или идейными заблуждениями, религиозным фанатизмом, националистическими вывихами, личными обидами и неудачами,… наконец, в ряде случаев психической неустойчивостью».
Если убрать необходимую в подобных случаях официальную патетику, то не так уж он будет и далек в определении мотивов деятельности диссидентов. 


Есть два тезиса. Первый – диссиденты были продуктом советской эпохи, и они требовали реального, а не формального исполнения советских же законов и Конституции. Второй тезис – диссиденты были ориентированы на Запад, полагая, что на Западе все по определению хорошо, а у нас все плохо. Так какими же на самом деле были советские диссиденты?
– Диссидентство – это явление, вызванное к жизни самой советской системой. Его нельзя было «списать» на «пережитки капитализма». Мне представляется, что начинали все с «не формального, исполнения советских же законов и Конституции», а потом начинали доминировать прозападные настроения. Дальнейшие события – постперестроечные времена показали, насколько были иллюзорны представления диссидентов о западной демократии. 


Насколько адекватны были действия советской власти в ее борьбе с диссидентами? Насколько удавалось дискредитировать несогласных? Насколько удавалось запугать, подавить их? Насколько удавалось их переубедить?
– По сравнению со сталинскими временами, преследования диссидентов были мягкими. Но жизни-то ломались у конкретных людей. Система защищала себя, поэтому репрессии были соответствующими времени и возможностям. Иногда оппозиционеры «раскаивались», публично отказывались от своих «заблуждений». Думаю, реально никто своих убеждений не менял, просто так складывались обстоятельства.
Литературы, «разоблачавшей происки империализма», «раскрывавшей истинные цели, подлинное лицо» инакомыслящих, «развенчивавшей реакционную сущность» националистов и религиозных деятелей, издавалось много и довольно крупными тиражами.
Издалека, ненавязчиво, а иной раз грубо, агрессивно внушалась мысль, что инакомыслие – явление чужеродное, инспирированное Западом в нашей стране. 


– Андропов говорил о том, что диссиденты похожи на агентов западных спецслужб: делают они примерно то же, и их деятельность оплачивают из-за границы примерно так же. Как, на Ваш взгляд, соотносится диссидентство и предательство? Где грань, отделяющая «пятую колонну» от борцов с несовершенством нынешней жизни?
– Диссиденты – обыкновенные люди Кто-то искренне боролся за выполнение гарантированных прав (их было очень мало), кто-то решал свои проблемы, в том числе и материальные.
Сейчас бороться в принципе невозможно. Борьба, революция – это очень дорогое удовольствие, его могут себе позволить только обеспеченные люди, у которых есть все, кроме власти. Бедного человека никто не услышит, у него просто не будет возможности заявить о себе. Система выдавливает тех, кто в нее не вписывается.


– Какова роль диссидентов в разрушении СССР?
– Минимальная. Развал СССР – вполне закономерный процесс, «инспирированный сверху». Хотя, конечно, диссиденты своей деятельностью как бы оправдывали это, что было выгодно властям. 


В своей диссертации Вы приводите мнение философа Александра Зиновьева о том, что условный Запад вел в отношении СССР «психологическую войну», проводилась «идеологическая и психологическая обработка самых широких слоев населения и создание прозападно ориентированной массы советских граждан». Были ли диссиденты в действительности «солдатами психологической войны», ведущейся против «советской цивилизации»? Насколько они осознавали себя такими солдатами?
– Диссидентов использовали и советские власти, и Запад. Настоящие искренние борцы этого не осознавали, а те оппозиционеры, кто понимал расклад, «выжимали из ситуации» все возможные дивиденды. Например, уезжали на Запад, там неплохо устраивались под вывеской «борцов за права человека», эмигранта по политическим мотивам.  


– Вы пишете о том, что перестройка вместо того, чтобы возвысить диссидентов, парадоксальным образом погубила их движение. Почему диссиденты не смогли возглавить те процессы, о которых так долго теоретизировали?
– «Перестройка», «гласность», «вседозволенность» в литературе, искусстве выбили фундамент из-под оставшихся диссидентов и зарубежных оппозиционеров, лишив их прерогативы быть единственными обличителями пороков системы.
В период «перестройки» проблема инакомыслия в целом и прав человека в частности  получила свой легализованный статус: ее признали и возвели в ранг государственных приоритетов.  
Отношение к инакомыслящим в период «перестройки» было неоднозначным и даже противоречивым. Гораздо позже их стали вербовать в союзники, когда прошло у власти первоначальное «головокружение от успехов» и ей срочно понадобилась хоть какая-то социальная опора в условиях спада авторитета и роста критических настроений у народа.
Александр Даниэль считал, что постсоветское общество в выработке своей позиции  к диссидентам прошло несколько этапов. В 1985-1988 гг. – отношение к бывшим диссидентам весьма настороженное; они представлялись как бравирующие одиночки, честолюбцы, склонные к экстремизму и риторике, не обладавшие «достаточной настойчивостью, терпением и талантом, чтобы действовать на официально признанном поприще…».
Затем, в 1989-1993 гг., из диссидентов стали упорно лепить героев, авторов новой общественной этики. Следующий период характеризуется двойственным, апологетически-требовательным отношением к диссидентам. Диссиденты не оправдали ожиданий: не встали к руководству страной и даже не выступили в роли советников. Интерес к ним спал, начало проявляться некоторое разочарование.
Власть не спешила отказаться от своей позиции в отношении инакомыслящих. Сдвиги происходили или из конъюнктурных (в сторону Запада) соображений, или для использования оппозиции ради укрепления собственного положения в стране. Диссиденты вновь выступили в качестве разменной монеты.

Прочитано 1322 раз

Поиск по сайту