Украинская государственность от Сталина до Кравчука

Завершая нашу предыдущую заметку фразой «Дальнейшее развитие украинской государственности могло идти только в рамках сталинской империи», мы, казалось бы, ставили крест на всякой идее украинского суверенитета.
Но, как учит философия, всякое отрицание таит в себе отрицание самого себя. Абсолютизируя государство в качестве главного и единственного субъекта экономических отношений, созидатели «развитого социализма» и «перехода к коммунизму» это вот государство и порешили.
Все очень просто: государство – это не абстракция, не бюрократический абсолют. Это миллионы и миллиарды связей между живыми людьми, и возникают эти связи по большей части в сфере экономики.
Если эти связи отменить, запретить, объявить преступными, то исчезнет и цемент, связующий рыхлую людскую массу в нацию, в единое целое, именуемое государством.  
Можем процитировать самого товарища Сталина: «Нация является не просто исторической категорией, а исторической категорией определенной эпохи – эпохи поднимающегося капитализма», – Сталин И.В., Сочинения, т. 2, стр. 303.
В СССР ситуация усугубилась рядом привходящих факторов. Советская экономика до предела милитаризирована. Но размещать военное производство, производство средств производства власти предпочитали в центральных областях страны – в Великороссии.
А производство товаров народного производства, или рентабельные перерабатывающие производства (например, НПЗ) – выносить на национальные окраины.
В результате великорусские области страдали от тотального дефицита. Много ли зарабатывали люди или мало, но им не на что было тратить деньги. Или пропить, или ехать в Москву и национальные республики и сметать там всё с прилавков.
Понятно, что такое не могло нравиться ни москвичам, ни населению национальных республик. Конечно, тон дезинтеграции задала Москва-матушка, отгораживаясь от страны особым режимом прописки, трудоустройства и т. д.
Граждане же союзных республик могли до поры до времени лишь дивиться тому, с какой настойчивостью государство превращает свою государствообразующую нацию в скопище лимиты, и задаваться вопросом: зачем ему это нужно, и нужно ли такое государство вообще?
К тому же в союзных республиках полным ходом шло формирование национальных бюрократий, опирающихся на местные элиты, кланы, а то и мафиозные структуры.
В отсутствие «плавильного котла», каким является развивающийся, рыночный, конкурентный капитализм, трайбалистское кучкование по принципу «скорешились и поделили между собой» становится неизбежным.
В Москву местные руководители ездили уже как древнерусские князья в Орду: выпросить ярлык, «выбить фонды», поклониться очередному боженьке на престоле.
Выполнение госплана все более воспринималось как своего рода дань, а вынос производств, в особенности вредных, из РСФСР в союзные республики, воспринималось со всё большим негативом.
«Лимиты», «фонды» оставались тем единственным, что всё еще связывало это колоссальное государство в единое целое.
Но и этот канат становился всё тоньше по мере того, как снижались мировые цены на нефть.
Афганская война показала реальную дееспособность тех людей и той организации, которые 70 лет только и занимались тем, что готовили страну к войне со всем человечеством за «идеалы коммунизма».
Оказалось, что подзуживать и подкармливать из-за ракетно-ядерного частокола инсургентов в других странах, дестабилизировать обстановку и вещать в связи с этим о борьбе с мировым империализмом – одно дело, решать конкретные военные задачи по защите населения и территории – совершенно другое.
Точку на СССР поставил ГКЧП. Идти в подчинение к бледным теням тех людей, которые столь безответственно начали и, деликатно выражаясь, так безынициативно завершили войну в Афганистане, новоиспеченные национальные элиты не хотели.
Да и народы тоже.
Если говорить конкретно об Украине, то 19 августа 1991 г. тогдашний глава Украины Леонид Кравчук объявил по ТВ, что «надо разобраться со всем», и устроил двухдневное заседание Президиума Верховного Совета Украины, благополучно дожидаясь разгрома ГКЧП.
24 августа Украина заявила о своей независимости. Все основания стремиться к ней у украинцев были. По численности населения и экономическому потенциалу Украина равнялась крупнейшим западноевропейским странам: Франции, Италии, Великобритании.
Страна располагала крупными месторождениями угля и развитой металлургией, ей принадлежало до трети мировых запасов чернозёмов и удобный выход к морю.
Так же, как и Россия, Украина была членом ООН с момента образования организации, а по запасам ядерного оружия уступала только США и РФ.
На фоне стремления цены на нефть марки Ural к $8 граждане Незалежной могли свысока посматривать на тянущуюся по привычке в пределы самостийной державы лимиты.
Никакой речи об интеграции тогда и не шло. На референдуме 1 декабря 1991 г.
90,3 % населения Украины высказались за суверенитет своей страны.
На фоне того, что творилось в то время в Нагорном Карабахе, в Средней Азии и т. п., подписание Беловежских соглашений прошло почти незаметно: как документальная фиксация давно уже свершившегося факта.
Не было ни митингов, ни сколько-нибудь значительных манифестаций. Ни особой радости, ни особой печали.
Конечно, сегодня читателю хотелось бы каких-нибудь разоблачений или обличений, воспоминаний о том, как скупая мужская слеза скатывалась по щеке некоего майора, шептавшего: «Мы еще вернёмся». Или глубокомысленных рассуждений о том, что отец украинской незалежности Леонид Кравчук по происхождению – типичный «западник»: родился на территории панской Польши, отец его служил в польской кавалерии.
Но цель этого коротенького цикла статей гораздо более утилитарна.  Показать на примерах трёх этапов становления украинской государственности, что история в реальности – штука сугубо приземленная. Что ход ее задается не какими-то «происками врагов» и прочими конспирогенными факторами, а необходимостью разрешения исключительно внутренних объективных противоречий.
Например, противоречия между реальными силовыми и экономическими возможностями казацкой шляхты, разбогатевшей на эксплуатации крестьянства и грабительских набегах, и ее бесправным юридическим состоянием. Польша в XVII веке это противоречие разрешить не смогла, а Россия в XVIII – смогла, дав этой шляхте права и титулы российского дворянства. И все тогдашние порывы к суверенности растворились, как дым.
Если брать второй этап создания государственности, то это опять – разрешение противоречия. Украинской интеллигенции необходимо было повысить свою конкурентоспособность на рынке гуманитарных услуг.
Русско-тюрко-франко-немецкий суржик питерских канцелярий оказался гораздо практичнее той славянской словесной вязи, которая числилась в качестве украинского языка.
Количество украинской интеллигенции на фоне стремительной виттевской индустриализации росла, а рынок сбыта ее продукции: книг, школьного и вузовского преподавания, песен и стихов – сокращался.
Не удивительно, что первое правительство Украинской народной республики, образованной в 1917 г., сплошь состояло из профессоров истории и педагогов: надо было державными методами выгораживать свой рынок сбыта.
И опять-таки противоречие было разрешено Сталиным, учредившим национальные союзы писателей, композиторов, художников  и т. д. Отныне если ты писал на национальном языке или эксплуатировал национальную тематику каким-либо иным способом, то ты автоматически приравнивался ко Льву Толстому и ставился на казённый паёк, даже если тебя никто не читает и не слушает, а на языке, на котором ты разговариваешь, говорит 20-25% населения твоей же страны.
А уж третий этап становления украинской государственности и вовсе лишен какой-либо интриги: два дня заседали, слушали-постановили, собрались-подписали.
Все – в лучших советско-комсомольских традициях, и лишь служит прекрасной иллюстрацией сталинского положения о том, что национальная интеграция является плодом «молодого», рыночного капитализма.
Но, следовательно, верно и обратное: монополизация и олигархизация экономики, концентрация и авторитаризация власти ведет к дезинтеграции общества и государства. Причем, как и всё сталинское, это наблюдение относится не только к Украине!