Анкета «УМ»:
Леонид Демус, участник Великой Отечественной войны, капитан в отставке.
Родился 10 февраля 1924 г. в г. Владивостоке.
Начал войну в 1941 г. на Центральном фронте. Воевал на Закавказском и Северо-Кавказском фронтах. Трижды ранен.
Награждён медалью «За оборону Москвы», орденом Отечественной войны I и II степени, орденами Красной Звезды и Боевого Красного Знамени.
Отец
Мой отец, Марк Демус, воевал на Первой Мировой и дослужился до прапорщика.
Во время Гражданской войны был заместителем Епифана Ковтюха – знаменитого Кожуха из «Железного потока». В 1919 г. войска под командованием отца заняли Армавир и вышли в тыл к белым. За это его наградили орденом Красного Знамени, серебряной шашкой и именным кинжалом.
В Краснодаре одна из улиц до сих пор носит имя отца.
После Гражданской он служил в Якутске, в Сибири, в Нагорном Карабахе, был начальником погранрайона на персидской границе.
В 1931-1932 гг. занимал должность наркома НКВД Азербайджанской ССР. Потом перебрался в Москву, и мы жили в доме № 10 на 2-й Тверской-Ямской улице.
К 1936 г. наградных пистолетов и револьверов у отца было штук двадцать. Они хранились в нашей квартире, в шкафу, и на каждой единице оружия была металлическая табличка с гравированным текстом.
Будучи школьником, я тайком брал какой-нибудь из пистолетов и ездил с другом на дачу, где мы стреляли по целям. Мне не было и 12 лет, когда за отличную стрельбу из малокалиберной винтовки я получил значок «Ворошиловского стрелка».
26 декабря 1936 г. отца арестовали, в 1937 г. расстреляли, а в 1954 г. пришла бумага о его полной реабилитации.
Сразу скажу, что плохого отношения ко мне не было. После ареста отца я продолжал учиться в школе № 174, активно участвовал в художественной самодеятельности. В 17 лет поступил в аэроклуб на железнодорожной станции Планерная в Подмосковье, учился летать на самолётах У-2. Несколько раз прыгал с парашютом.
Начало войны
В 1941 г. мне исполнилось 17 лет.
Помню, как в начале года ученики младших классов носились по коридорам нашей школы и громко распевали: «Внимание! Внимание! На нас идёт Германия!» Их за это никто не ругал.
Раз в месяц проводились учебные тревоги, и каждый ученик занимал предписанный ему пост.
Говорю я всё это к тому, что в Союзе знали: война будет.
Поэтому, когда объявили о её начале, мы с ребятами пошли в райком комсомола: «Поставьте какую-нибудь боевую задачу».
А райком формировал отряды для рытья противотанковых рвов. Туда включили почти всех мальчишек нашего класса, и мы на электричке поехали под Смоленск.
Остановились в деревне Ивановка, получили шанцевый инструмент, начали рыть окопы. Рыл я их один 
день. А на второй приехал комиссар с воинской части и записал нас всех в ополчение.
Из нас сформировали роту добровольцев. А так как я носил на груди значок ГТО и «Ворошиловского стрелка», меня назначили командиром отделения.
Выдали форму. Выдали винтовки, правда, разных модификаций: Мосина, трёхлинейки, Бердана. Я выбрал себе кавалерийский карабин: он был меньше размером и весом. Выдали по 3 обоймы на каждого. В обойме 5 патронов.
30 июня 1941 г. нашу роту ополчения влили в 103-й полк 47-й пехотной дивизии.
Отступление
Патриотический подъём среди населения был очень высок. Наверное, благодаря этому немцы под Смоленском не могли целую неделю продвинуться вперёд.
Наша рота стояла на передовой, в окопах. Немцы ходили на нас в атаку, мы отбивались винтовочным, пулемётным и артиллерийским огнём. Я стрелял, как и все другие. Страха не было. Была мысль: куда вы лезете, всё равно мы вас побьём.
Среди моих одноклассников были раненые. Убитых не было.
Во время боевых действий немцы применяли тактику охвата: они брали наши части в клещи. Нам всё чаще и чаще сообщали, что немцы уже позади нас, заняли такие-то населённые пункты. Приходилось разворачиваться на 180 градусов, идти в сторону Москвы, выбивать оттуда немцев и занимать на этих местах оборону.
С одной стороны, полк потихоньку таял. С другой стороны, в него всё время вливались остатки других частей, разбитых немцами. Командир полка майор Федченко говорил этим ребятам: «Сейчас вы бойцы 103-го полка».
Так мы отходили и отходили с тяжёлыми боями, пока не заняли последнюю линию обороны в 2 км от станции Лобня, в 6 км от Москвы.
Ранение. Эвакуация
Я продержался в строю до самого контрнаступления и вместе со своим полком ходил в атаку. В этой первой атаке, 6 декабря 1941 г., меня и ранило осколками мины, которые прошли по касательной. Конечно, сильно посекло лицо, но пройди эти осколки сантиметром левее или правее – снесло бы голову начисто.
Было много крови. И меня отправили в госпиталь, в Москву. Там сделали перевязку, и я упросил начальника госпиталя отпустить меня домой – повидаться с матерью. На случай, если подойдёт патруль, мне дали справку о ранении.
Прихожу домой – мать собирает чемоданы, готовится к эвакуации в Тбилиси, где жили наши родственники. Я пошёл проводить её на вокзал.
Народу в поездах в те дни набивалось, словно селёдок в бочке: просто так не сядешь. Я помог матери забраться в вагон, потащил туда вещи. И в этот момент поезд тронулся.
Пока пробирался к выходу, поезд набрал приличный ход. Хотел прыгнуть – страшно. Думаю: «Сойду на следующей станции».
А поезд шёл практически без остановок. Мы с матерью решили, что надо ехать до Тбилиси.
Как приехал – сразу в военкомат, чтобы не приняли за дезертира. Мне в военкомате говорят: «Вам ещё 18 лет не исполнилось, в боевые части Вас никто не направит».
И с учётом того, что я учился в аэроклубе, мне дали должность помощника командира ремонтно-сборочного взвода в 7-е авиамастерские Закавказского фронта. Они располагались в Тбилиси.
Лётчик
В мастерских я ремонтировал подбитые немцами самолёты. В основном английские «Харрикейны», поступавшие по ленд-лизу.
Когда мне исполнилось 18 лет, меня официально призвали в армию и направили учиться в Махачкалинское военно-пехотное училище. Только располагалось оно не в Махачкале, а в посёлке Манглиси (60 км от Тбилиси).
Курс обучения ускоренный – 6 месяцев. Перед самым окончанием к нам приехал представитель Телавского авиаучилища и начал отбирать тех, кто был связан когда-то с авиацией. Набрали отряд в составе 18 человек, в том числе меня.
В Телави мы учились оригинальным образом.
Представьте себе, что инструкторов не было. Нас сажали на И-16, и расклад был такой: если самостоятельно поднялся в воздух, то считалось, что ты наполовину лётчик.
А если приземлился, не разбившись, – тогда лётчик полностью.
Бывало, ребята при жёсткой посадке ломали шасси самолёта, но сами оставались целы. Насмерть не разбивался никто.
Учился я всего один месяц. А потом меня и других ребят отправили в первый боевой вылет – охранять нефтепромыслы Грозного от налётов фашисткой авиации.
Нефтепромыслы охранялись силами «Харрикейнов», которые летали вокруг них по коробочке – то есть по линии, образующей прямоугольник. За всё время наших дежурств было сбито два немецких самолёта. Но мне так и не посчастливилось кого-то сбить: это делали более опытные лётчики.
Кошки с танками
В 1943 г. наш полк пересел с «Харрикейнов» на американские «Китти Хауки» – «летающие кошки».
«Китти Хаук» был и быстрее, и манёвреннее «Харрикейна». Да и по внешнему виду он выглядел более располагающе.
Если «Харрикейн» – это такая толстая сигара, у которой шасси убирались под «брюхо», то «Китти Хаук» смотрелся элегантно: тонкий фюзеляж, тонкие крылья. Шасси убрались не под «брюхо», а прямо в крылья.
При этом на вооружении у обоих самолётов находились крупнокалиберные пулемёты.
Летом 1943 г. мы дежурили в районе станицы Крымской под Краснодаром. Наша задача заключалась в сопровождении и охране штурмовиков «Ильюшин».
Для немца «Ильюшин» был самым страшным самолётом, они называли его «летающим танком», потому что толщина брони – 1,5 см. И сколько ты в него ни стреляй, он всё равно продолжает перепахивать землю авиабомбами и пушками. На вооружении у каждого самолёта имелось по две пушки и по три пулемёта, один из которых турельный (стрельба через винт).
Немецкие лётчики устраивали на «Ильюшиных» специальную охоту. А с земли по ним били из полевой артиллерии: приподнимут стволы и лупят вверх. При этом «Ильюшины» всё равно проскакивали через эти заслоны, а вот мы уже не могли – слишком тонкий металл.
Стандартный вылет выглядел так: штурмовики ныряют сквозь артиллерийский заслон и перепахивают немецкие позиции, а мы барражируем сверху, чтобы отсекать немецкие самолёты.
Посадка наощупь
В один из таких вылетов прямо рядом с кабиной моего самолёта разорвался немецкий артиллерийский снаряд.
Меня контузило, я потерял сознание.
Когда пришёл в себя, то почувствовал, что самолёт по-прежнему летит. Но при этом я ничего не вижу.
Как посадил самолёт, не помню.
Из кабины меня вытаскивали красноармейцы полевой части. Говорят, что весь самолёт был в дырах.
Меня отправили в госпиталь: сначала в Краснодар, потом в Кисловодск. Всё это время я был слепой, зрение вернулось только через 20 дней: проснулся в одно утро, и всё вижу.
А между тем мать ждёт от меня писем. Причём все ждали именно треугольников. Потому что если письмо треугольником, значит, пишет сам сын.
А прямоугольных конвертов боялись: в таких обычно приходили похоронки.
И вот на адрес матери приходит прямоугольное письмо.
Матери дома не было, сначала оно попало в руки к родным. Они подумали, что меня убили. Надо как-то подготовить мать.
Собрались всей семьёй, сели, вручили ей конверт. Она распечатывает, а там извещение: ваш сын награждён орденом Красной Звезды за бои под Москвой.
Продолжение следует.
Материал подготовили Роман Андрейчук и Евгений Малышев
