Тарханы, лето 1977 г. Слева направо: Наталия Кугель, Лариса Рассказова, Нина Сионкина, агроном музея «Тарханы».
Автор фото - Вильям Константинович Куинджи, в молодости сотрудник, а потом друг музея «Тарханы».
Валентин Павлович Арзамасцев, генеральный директор созданного чуть более года назад Объединения литературных музеев, будучи в командировке в Москве, в телефонном разговоре сказал, что привезёт новую сотрудницу, которую посоветовали в Министерстве культуры. Она там не работала, но имела знакомую. Сама же Наташа хотела уехать куда-нибудь из Москвы.
Весенний день, распутица. Снег вперемешку с талой водой. По музейной дорожке идёт очень высокая и прямая рыжеволосая женщина в яркой красной куртке с искусственным мехом, в длинной клетчатой драповой юбке и… в чёрных туфлях на высокой платформе. Кто-то её первый увидел и позвал остальных. Одна из сотрудниц сразу определила: «Как-то уж она нам не по размеру».
Действительно, среди родных осин и «полей земли родной» она смотрелась экзотически. Вскоре она ещё завела собаку Машу, которую в «Тарханах» звали Машей Кугиной. Собака жила в доме, а не на дворе – и это было диво.
Мы с Наташей подружились, потому что обе были одиноки, не обременены хозяйством и семьёй. У обеих не было никакого опыта сельской жизни, никаких интересов и иного времени и места препровождения, кроме музея. Летом относительному комфорту жизни в доме с хозяевами Наташа предпочла отдельную жизнь в небольшом садовом домике.
Мне с ней всегда было интересно. Она очень занимательно пересказывала зарубежные фильмы («Дневная красавица», «Скромное обаяние буржуазии» и что-то ещё): не сюжет, а психологию героев, игру артистов, крупные планы, работу оператора, режиссёрские находки.
Она тогда писала рассказы и читала мне их. Сейчас ни одного не вспомню, но, кажется, все были про одиночество, непонятость, с трагическим случаем в конце, о котором, впрочем, никто в рассказе не узнавал. Мне они казались литературными, как бы не про настоящую жизнь. Да ведь и жизненный опыт у нас был неодинаковым, как и возраст – с разницей в 9 лет. О прошлой жизни она не рассказывала, а я не спрашивала.
Со «взрослыми» сотрудниками она, видимо, разговаривала о другом. Знала очень много театральных и киношных баек и анекдотов, обширную нецензурную лексику, которую употребляла всегда артистично, и она в её устах не казалась ни грязной, ни непристойной. Летом мы говорили ночи напролёт, потом шли по селу, над которым стояли «вдали туманы над полями». Осенними вечерами за разговорами уходили к трассе.
Темень страшная. Вдруг вдали появляются огоньки фар, затем пропадают в низине и вновь загораются, ближе и больше. Наконец машина с шумом проносится – в даль, в городскую, полную огней, кино, театров, людей жизнь. А у нас остаётся тишь и глушь.
Мы много говорили с ней о музее. Она придумывала и рассказывала мне о том, как бы она сделала экспозицию в барском доме.
Потом Наташа стала жить в комнате в музейном доме, а позже - в квартире во вновь построенной многоэтажке.
Места своего обитания она оформляла оригинально.
Помню, одна из стен была выкрашена в чёрный цвет и на ней размещались разнородные предметы, обозначавшие какие-то смыслы и символы её жизни, которая, как мне представляется, изобиловала резкими поворотами. Помню розовые пуанты, повешенные за ленточки. Постель одно время она застилала чёрным бархатным покрывалом с крестом из позумента – частью церковной утвари.
Она умела видеть вещи и располагать их в пространстве, создавая новые образы и смыслы. Знала историю искусства, живопись, разбиралась в истории костюма, интерьера. У неё была цепкая память на вещи и обстоятельства. Она вообще любила разнообразные штучные предметы, ткани.
К внешности своей относилась с большой иронией, и поэтому одевалась оригинально, так что внимание приковывала именно одежда и отвлекала от внешности.
Для сотрудниц по их просьбе она придумывала фасоны, но они тоже были слишком оригинальны. Надо было иметь смелость и Наташин апломб, чтобы их носить. Временами мне её напор и претенциозность казались (и до сих пор кажутся) проявлением незаконченного воспитания. Ведь она в ранней юности покинула вполне благопристойный семейный очаг в Одессе. А Москву тихой правильной жизнью не завоюешь.
Для наших музеев она стала бесценным сотрудником. Она умела видеть и компоновать пространство и его элементы: мебель, оборудование, книги, ткани, гравюры, документы. Помимо природного дара в этом сказывался и предыдущий опыт её работы ассистентом на «Мосфильме».
В «Тарханах» по её идее была создана экспериментальная для того времени и одна из первых экспозиций с использованием технических средств: проекторов с автоматической демонстрацией слайдов, с фонограммами. Часть экспонатуры там размещалась на разного размера подставках, обтянутых шёлковыми чехлами разных цветов. Наташа их называла «партикабли». Никто не знал, что это слово означает, но необычность экспозиции оно придавало. Ни в одном музее тогда «партикаблей» не было.
В музее Белинского она помогла выстроить интерьеры новых экспозиций, концепция которых и экспонаты были собраны легендарным Евгением Александровичем Грачёвым (заведующий экспозиционным отделом музея В. Г. Белинского, заслуженный работник культуры РФ – прим. автора). Такие разные, они очень хорошо сработались и с нежностью говорили друг о друге.
Значительна роль Наташи Кугель в создании музея А. И. Куприна в Наровчате. Там она сделала первую экспозицию буквально с нуля. Фактически оживила и заселила этот дом.
Г. В. Мясников, инициатор и вдохновитель наровчатского музея, нашёл в Москве Ксению Александровну Куприну, дочь писателя. Наташа подружилась с ней. Этому поспособствовали её хорошее знание артистической и киношной среды – а это среда молодости Ксении Александровны и её жизни по возвращении в Москву.
Неоценима помощь и участие Наташи в создании документального фильма с участием Ксении Александровны. Теперь это раритетная часть купринской коллекции, не говоря уж о мемориальных вещах, книгах, документах, которые она отбирала на квартире Ксении Александровны после её смерти.
Я уехала из «Тархан» в 1979 году, а вскоре и Наташа перебралась в Пензу. В ту пору Г. В. Мясников занимался реставрацией дома отца В. Э. Мейерхольда и подступался к созданию музея сценических искусств. Шло тяжело. Его сомнения и поиски описаны в опубликованных дневниках.
Надо сказать, Наташа раздражительно действовала на чиновников своим своеволием, непредсказуемостью, постоянным бурлением, ей от них всё время было что-то надо. Она, конечно, ненавидела официоз и презирала иерархию. Георг Васильевич не был обыкновенным партийным функционером. Он редчайший пример творческого человека в номенклатуре. Мясников и Наташа должны были встретиться. («Я верю в её талант», - запись в дневнике). Их сотрудничество было далёким от гармонии и безмятежности. Но итог того стоил.
Наташе удалось постепенно «переделать» и Г. В. Мясникова. Из очередного филиала краеведческого музея с рассказом о вкладе Пензенской области в искусство (по типу Литературного музея: вклад земляков в литературу), как это первоначально замышлялось, Наташа сделала музей В. Э. Мейерхольда (первый в стране), Центр театрального искусства «Дом Мейерхольда», создала «Театр доктора Дапертутто», благоустроила территорию музея, где был установлен первый в стране памятник Мейерхольду (скульптор Юрий Ткаченко, 1999).
Сразу после открытия музея В. Э. Мейерхольда (февраль1984) были ещё «мемориальные комнаты» художников К. А. Савицкого, И. С. Горюшкина-Сорокопудова и А. В. Лентулова в картинной галерее. Устройство «мемориалов» было идеей Г. В. Мясникова. С теперешнего расстояния я бы не сказала, что это стало удачным опытом как в концепции, так и в воплощении. Но тогда экспозиции в память художников, связанных с Пензенским краем, воспринимались неожиданно и свежо.
Я думаю, что и в глобальных масштабах культурного процесса музейное творчество Наташи совпало с началом нового этапа в музейном деле. Появлялись авторские по художественному оформлению музеи. Например, музей Маяковского в Москве. Если до этого новые экспозиции размещались всё в одних и тех же столетних витринах, то постепенно принцип монтажа и составления экспозиций приблизился к оформлению театрального спектакля.
Театрализация в музейном деле – вопрос очень спорный. В театр люди идут за очередной интерпретацией классики, а в музей – за оригиналами, свидетелями времени. Театр творится здесь и сейчас игрой актёров. Музей ориентирован на вечность и непреходящие ценности. Главная суть музея определяется уникальностью подлинной вещи, а театра – яркостью самовыражения творческих личностей (драматурга, режиссёра, артистов, художников и пр.), т. е. изначальной условностью, «невсамделишностью». Не буду углубляться в дискуссию, подчеркну только, что Наташа со своим талантом оказалась выразителем тенденций эпохи.
Но именно театр, а не музей пришёлся ей впору, в масштаб, в конфигурацию личности. Именно театр принял с благодарностью и её эпатажность, и яркость, и перпендикулярность, и смелость, и быстрые переходы от отчаяния к анекдоту, гротеску, и литературный талант, и много что ещё. И, слава Богу, ей многое удалось сделать. Её свежие, неожиданные спектакли у всех на памяти. Я не берусь писать о них.
Наташа была человеком весьма сложным, с перепадами настроений и расположений, очень пристрастным. Её надо было или принять такой, какая есть, или отойти в сторону. Меняться под обстоятельства она не хотела, но у неё получалось подчинять эти обстоятельства себе. Другое дело, какой ценой ей это давалось. Она всегда очень много и самозабвенно работала.
Наташа дружила с людьми «горизонтально» – я бы так это обозначила. Когда она была увлечена очередной идеей или делом, она обрастала кучей самых разнообразных людей, которых умела к себе привлечь и расположить, сплотить и заинтересовать. Было много разговоров, планов, проб и ошибок, работы, совместного времяпровождения. Затем начинался новый виток, и большая часть прежних знакомых как-то отставала сама собой – Наташе они уже не были так интересны. А может быть, не надо было переходить какую-то черту. Может быть, людям не удавалось успевать за этим искрящим идеями, новыми образами, воплощениями и миражами вечным двигателем.
В то же время Наташа была добра, щедра, бескорыстна, сочувствовала чужим неприятностям и всегда помогала.
В ней жила неистребимая привычка к эпатажу, перпендикулярным высказываниям. В отличие от большинства – «людей нормы» – Наташа по ней не жила. На талантливого творческого человека норма не распространяется (до определённого рубежа, конечно). В норме нет места творчеству, прорыву.
Для Наташи особенно значимым было, что она родилась накануне дня рождения А. С. Пушкина – 5 июня. Она даже придумала версию, что она родилась поздно ночью, а Пушкин – рано утром. Получалось, что в одну ночь.
Пусть же будут венком памяти Наташе его строки:
С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены Севера, меж вами
Она является порой
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.
P. S. Несколько моих знакомых спрашивали у меня, где похоронена Наташа: искали её могилу на Аллее славы – и не нашли. И здесь она осталась нестандартной, верной себе до конца.
