Самое читаемое в номере

Лифт в Доме на набережной, или Изобретение архитектора Иофана для товарища Сталина

A A A

«Улица Московская» продолжает цикл воспоминаний Александра Минеева. На этот раз автор рассказывает о том, как случайно познакомился со служебным лифтом Дома на набережной, в котором в детские годы он жил у бабушки с дедушкой.

Дом на Набережной я помню вспышками: детская память выхватывает из тьмы времени эпизод, но уж так, что виден весь, до мельчайших деталей. Впрочем, взрослая память устроена так же, только детали другие, да сильна иллюзия непрерывности прожитого времени.
О раннем детстве легко признаться в лоскутности вспоминаемого, неведении о том, что было между запомнившимися событиями: мал был. Взрослый даже себе редко признáется, что выпал у него напрочь кусок жизни из головы. Как же не помнить? Ведь жил же!
Жил? Взрослая память вплетена в календарь событий, череда которых течёт от нас на разных расстояниях, и оттого ближайшие к нам не всегда сцепливаются с более отдаленными.
Вот еду я по коридору нашей коммуналки на трёхколёсном велосипеде – убейте, не знаю, умер Сталин или ещё нет, – как вдруг за поворотом, куда я бесстрашно заруливаю, не снижая скорости, чужие голоса. Страшно, но любопытно. Спешиваюсь и крадусь к ничьей комнате без двери, что не доходя кухни направо. Ничья – потому что в ней ни мы, ни соседи не живём, а складываем старые вещи. Мы – на левые стеллажи, они – на правые.
А прямо, в глубине – железный бак, выше меня «ростом», туда – мусор. Бак пола не касается – подвешен на железную дверь, с круглым светящимся глазком наверху и всегда-всегда запертую.
Заглядываю в «ничью» и вижу: дверь открыта, там, за ней, горит свет и двое дяденек втаскивают туда, в освещенную глубину, наш бак! Потом дверь за ними с лязгом закрывается, сразу становится темно, лишь глазок на двери светится, что-то громко щёлкает там, и глазок из яркого становится тусклым. Сколько я стоял в оцепенении от виденного, не помню…
Бабушка появилась из кухни, спросила: «Что ты тут делаешь? Здесь не нужно находиться. И главное: не трогай бак – на нём бактерии. Иди покатайся немного, и будем обедать».
Тут только я вижу, что бак висит по-прежнему, словно мне всё приснилось. Видимо, я как-то выразил своё непонимание произошедшего. Бабушка сказала: «Это за мусором приезжали. Здесь чёрный ход».
Что я понял из этого объяснения, трудно сказать, но какое-то время спустя мы с бабушкой оказались перед входом в квартиру без ключей. И соседей дома нет. Бабушка говорит: «Придётся через вахтёра, с чёрного хода».
Мы спускаемся вниз, там перед трёхступенчатой лесенкой, ведущей к лифту, за огромным столом морёного дуба, под телефоном на стенке, сидит вахтёр. На моей памяти это уже женщина (до войны, рассказывают, были исключительно мужчины) в суконной шинели с зелёными прошивками, иногда – в фуражке. С вахтёром все здороваются, она пускает не всех, но по висящему над ней телефону можно позвонить «наверх», чтобы рассеять её сомнения. С бабушкой они приятельствуют.
«Ключи захлопнули, Аграфена Прокопьевна? Да с кем не бывает! Эти французские замки – такая зараза! Да какой разговор?! Сейчас поможем вашему горю», – хлопочет она по-родственному, стараясь правильно говорить на не вполне своём языке.
Мы втроём поднимаемся по короткому маршу до лифта, но в него не идём, а сворачиваем в дверь, не доходя. Оказывается, за ней – квартирка и в ней такая же железная дверь, как у нас на чёрном ходу, только без бака. Вахтёрша отворяет её, и мы попадаем в клетку с раздвижными стенками из ромбовидных ячеек.
Это – тоже лифт, но без кнопок, а с большим рубильником. Вахтёрша тянет его вниз, и мы начинаем медленно подниматься. Проплывает один глазок, другой… Я замечаю, что железные двери с глазками проплывают мимо нас по обе стороны ползущей вверх клетки. Девятый, десятый и, наконец, одиннадцатый этаж.
Вахтёрша убирает одну стенку, сжав её ромбики, и распахивает железную дверь. Мы у себя, в ничьей комнате! «Какие вопросы, Агриппина Прокофьевна! На здоровье! А французский замок – зачем? Нехорошая вещь. Ну, это я так думаю, а там решайте… Всего хорошего вам!» – говорит она не по-своему. И исчезает – точно, как мусорщики.
Сильно испортившись с той поры, я думаю, что архитектор Иофан выиграл конкурс на постройку Дома правительства не только за счёт того, что потрафил эстетике товарища Сталина, якобы тождественной или очень близкой эстетике товарища Муссолини. Тут был точный инженерный расчёт, в основе которого вряд ли лежал итальянский опыт его супруги. Скорее, тут что-то генетически римское или византийское.
Заселить правящую верхушку страны по квартирам, в которые можно въехать в любое время дня и ночи без звонка, прямо из служебного жилища подъездного охранника – такое эстетическим чувством не осилишь!
Дом сдали в 31-м, а через 5 лет уже и пригодилось изобретеньице.
Брали по ночам, без стука въезжая прямо в спящую квартиру с чёрного хода, на грузовом лифте-клетке. В неё и втаскивали Бухарина-вождя, Тухачевского-маршала, Косарева-комсомольца и скольких ещё!
Глазок на захлопнувшейся с лязгом двери чуть ещё посветится, да и погаснет, сердечный. За мусором приезжали. Через чёрный ход.

Александр Минеев

Прочитано 1507 раз

Поиск по сайту