Самое читаемое в номере

Амнистия 1953 года и первые опыты по пересмотру практик социального контроля в СССР

A A A

По страницам статьи одноименной статьи Елены Зубковой (Российская история, 2021, № 2).

Елена Зубкова – русский историк, один из крупнейших специалистов по социальной истории СССР эпохи позднего сталинизма. Родилась в 1962 г. В 1986 г. защитила кандидатскую диссертацию «Социальные процессы развития города и села в 1960-е – 1970-е годы». В 2001 г. защитила докторскую диссертацию «Общественные настроения в послевоенной России (1945-1953 годы)». Главный научный сотрудник Института российской истории РАН.
Основные работы: «Общество и реформы. 1945-1964 гг.» (1993); «Россия после войны: Надежды, иллюзии и разочарования, 1945-1957» (1998), «Послевоенное советское общество: политика и повседневность: 1945-1953» (1999); «Когда был Сталин» (2003); «Прибалтика и Кремль. 1940-1953» (2008); «Грабёж и спасение. Русские музеи в годы Второй мировой войны» (совместно с К. Кур-Королёвой и У. Шмигельт-Ритиг) (2019).

Сталинская система подавления, которая создавалась и рассматривалась как механизм обеспечения политической устойчивости, разрастаясь, сама становилась угрозой общественному порядку. В силу этого её преобразование было неизбежно и началось сразу же после смерти диктатора.
26 марта 1953 г. министр внутренних дел СССР Лаврентий Берия направил в Президиум ЦК КПСС записку, в которой указывалось: «В настоящее время в исправительно-трудовых лагерях, тюрьмах и колониях содержится 2526402 человека заключённых, из них: осуждённых на срок до 5 лет - 590000, от 5 до 10 лет - 1216000, от 10 до 20 лет - 573000 и свыше 20 лет 188000 человек... Содержание большого количества заключённых в лагерях, тюрьмах и колониях, среди которых имеется значительная часть осуждённых за преступления, не представляющие серьёзной опасности для общества, в том числе женщин, подростков, престарелых и больных людей, не вызывается государственной необходимостью».

Существенную часть лагерного контингента составляли люди, привлечённые за незначительные, с точки зрения министра, правонарушения: самовольный уход с работы, должностные и хозяйственные преступления, мелкие кражи, хулиганство, мелкую спекуляцию. На 1 января 1953 г. из общего количества заключённых за указанные преступления в лагерях содержались 1242 тыс. человек.
Срок от 5 до 10 лет за должностные, хозяйственные и воинские преступления получили 300 тыс. человек (в их числе председатели и бригадиры колхозов, инженеры, руководители предприятий).
Весомую долю контингента составляли женщины - 439 тыс. человек, из них 6,3 тыс. беременных и 35,5 тыс. с детьми в возрасте до 2 лет. У многих дети в возрасте до 10 лет находились в детских домах или в семьях родственников. 238 тыс. заключённых были старше 50 лет.
В возрасте до 18 лет насчитывался 31 тыс. заключённых, подавляющее большинство из них отбывало наказание за мелкие кражи и хулиганство. Около 198 тыс. человек страдали тяжёлыми и неизлечимыми болезнями, являясь совершенно нетрудоспособными.

Криминологи и психологи настаивали, что длительное лишение свободы не только не решает проблему сокращения преступности и не выполняет «исправительно-воспитательную» функцию, но и ведёт к дальнейшей криминализации общества, а также к десоциализации личности.
Л. Берия, вряд ли знакомый с исследованиями учёных, фактически встал на их точку зрения: «Известно, что заключение в лагерь, связанное с отрывом на продолжительное время от семьи, от привычных бытовых условий и занятий, ставит осуждённых, их родственников и близких людей в очень тяжёлое положение, часто разрушает семью, крайне отрицательно сказывается на всей их последующей жизни». Исходя из этого, а также со ссылкой на то, что «большинство из этих заключённых хорошо ведёт себя в лагерях, добросовестно относится к труду и может вернуться к честной трудовой жизни», министр предложил провести широкую амнистию, почти наполовину сократив население ГУЛАГа.

Ещё одна инициатива Берии предполагала более решительные шаги в направлении либерализации системы наказаний. Ранее ежегодно осуждалось свыше 1,5 млн. человек, в том числе до 650 тыс. на различные сроки лишения свободы, причём значительная их часть за преступления, не представлявшие большой опасности для общества и государства. Теперь же ставилась задача пересмотра законодательства: «Если этого не сделать, через 1-2 года общее количество заключённых опять достигнет 2,5-3 млн. человек».

Министр вряд ли руководствовался соображениями гуманизма. Будучи человеком информированным, он действовал как прагматик. По его поручению началась работа по подготовке проектов двух указов: «Об освобождении от наказания некоторых категорий осуждённых» и «О некоторых изменениях уголовного законодательства». Уже 18 марта оба документа были представлены Берии Министерствами юстиции и внутренних дел и Генеральной прокуратурой.

Первый воплотился в указе Президиума Верховного совета СССР «Об амнистии» (принят 27 марта), второй - так и остался на бумаге. Вероятно, его идеи тогда показались слишком радикальными.

В проекте в частности предлагалось значительное сокращение населения лагерей за счёт сокращения числа судимостей, смягчения приговоров, замены по многим видам правонарушений уголовной ответственности на административную. В результате, планировалось привлечь к уголовной ответственности на 520 тыс. человек меньше, или на 33% по сравнению с уровнем 1952 г. Предполагалась отмена наказаний за прогулы, за невыработку минимума трудодней, за аборты, за изготовление самогона без цели сбыта, за «самоуправство». Результатом всех этих изменений уголовного законодательства виделось ежегодное сокращение числа осуждённых и заключённых в лагеря на 300-350 тыс. человек (или до 50%).

Проведение амнистии явилось первым знаменательным актом нового руководства, сигналом, что страна возвращается к «нормальной» жизни.
Скоро выяснилось, что заявление о сокращении преступности оказалось слишком оптимистичным (не говоря уже о том, что амнистия привела к резкому ухудшению криминогенной обстановки). Однако благодаря этому акту из лагерей вышли сотни тысяч людей, не имевших никакого отношения к уголовному миру.

Всего амнистия коснулась более 1 млн. человек. Из мест заключения и от других мер наказания освобождались граждане, осуждённые на срок до 5 лет включительно. Независимо от срока наказания на свободу вышли осуждённые за ряд должностных, хозяйственных и воинских преступлений, женщины, имеющие детей в возрасте до 10 лет, и беременные, несовершеннолетние, мужчины старше 55 лет и женщины старше 50 лет, а также страдавшие тяжёлыми неизлечимыми недугами. Получившим свыше 5 лет лишения свободы время заключения сокращалось наполовину. Амнистия не касалась лиц, осуждённых на срок более 5 лет за контрреволюционные преступления, крупные хищения, бандитизм и умышленное убийство.

Объявление амнистии 28 марта вызвало в обществе противоречивую реакцию. В тот же день появились два анонимных письма, адресованных Клименту Ворошилову. В народе именно он считался инициатором амнистии, поскольку указ вышел за его подписью как председателя Президиума Верховного совета СССР. Автор первого письма писал: «Утро 28-III-1953 года в Сталинабаде пасмурно и дождливо. По временам идёт снег. Но улицы полны народом. На лицах улыбки, в глазах радость. Крепкие рукопожатия, возгласы поздравлений. И кажется, что нет никакого дождя, снега и серой пелены на небе, а сияет солнце на голубом небосводе и лучи его отблеском отражаются на лицах.
В чём дело? Почему такое торжество?
Вот некоторые возгласы и отрывки бесед: «Ай да Клим!» - «Широкий размах!» - «Клим рубит с плеча...» - «Как и под Царицыным...» - «Кто мог ожидать, а?» - «Выпьем за Клима!» - «Он ещё не так рубанёт!» - «Мало ли у нас нелепых законов?» - «Пересмотрит!» - «Клим наш!» - «Наш Клим!».
И эти глаза... многомиллионные пары глаз с непередаваемой благодарностью обращаются к портрету и смотрят на строгое лицо с тонкими губами и проникновенным взглядом, окаймлённое сединой. «Докажем, что ты прав, наш Клим... Ведь уже нет почти ни одной советской семьи, из которой кто-нибудь не сидит в тюрьме за... что? Пачка папирос, коробка спичек, кило мяса... Пять лет, семь, десять!... Враг народа, лишение гражданства, поражение в правах!... Клим! Ты всё знаешь, наш Клим!».

Противоположные чувства владели автором другого письма: «После сообщения об амнистии большинство честных людей очень недовольны, Вы поинтересуйтесь, почему, - во-первых, потому что Вы её опубликовали почти сразу после смерти нашего гения Cталина.
Неужели это было большой необходимостью сделать это сейчас, когда слёзы советских людей не высохли от такой утраты, у народа впечатление, что наш родной Сталин, за которым люди шли на смерть не задумываясь, был жесток и слишком с людьми, которые совершали преступление.
Все преступники есть враги, с ними надо быть жестокими. Да есть люди, которые попали за малое преступление и отбывают срок наказания. Так нужно больше внимание обратить на судебно-следственную работу и не привлекать всех по шаблону. Надо обратить особое внимание на работу органов милиции, которая не борется с преступлением, а только создаёт видимость...
Каждому советскому человеку отрадно бы было, если б у нас в нашем государстве не было тюрем и лагерей, но ведь это невозможно пока, и такая амнистия, как опубликованная сегодня, может принести немало ущерба и жертв как государству, так и частным гражданам...
При новой разработке уголовного кодекса нужно беспощадно наказывать убийц и бандитов, крупных растратчиков, такое желание всех честных граждан Советского Союза. Не давать им никакой пощады, ждать от них сознательности нет пока никакого основания».

Данное письмо заслуживает внимания по нескольким причинам. Оно, безусловно, отразило мнение внушительной части населения, что подтверждает последующая массовая негативная реакция на амнистию.

Очевидно, что намерение нового руководства страны через акт амнистии вернуть к нормальной жизни исключённых из общества людей (в том числе с криминальным прошлым) противоречило настроениям самого общества, по меньшей мере, значительной его части.
Для многих граждан СССР «преступник - это враг», которого необходимо беспощадно наказывать и изолировать от общества. Культивируемая десятилетиями система стигматизации, маркирования «наших» и «врагов» обладала сильной инерцией, преодолеть которую до конца так и не удалось.

Вместе с тем это лишь одна причина нежелания сограждан и власть предержащих пересмотреть отношение как к социальным девиациям и людям с отклоняющимся от принятых в обществе норм поведения вообще. Ситуация, сложившаяся в результате амнистии, вовсе не способствовала формированию атмосферы общественной терпимости.
Не будет преувеличением сказать, что освобождённые из лагерей уголовники устроили в стране настоящий беспредел. Беспорядки начались уже в пути следования эшелонов с ними.
С мест поступали тревожные сигналы: «Амурский обком сообщил, что амнистированными, следующими эшелоном № 701, произведено ограбление буфетов и перронных лавок на шести железнодорожных станциях. Оперативные группы, сопровождавшие эшелоны, будучи запуганными, во многих случаях бездействуют. На станции Михайло-Чесноковская 20 мая большая группа амнистированных разогнала милицию и в течение двух с половиной часов держала станцию в своих руках».

Из Ульяновска сообщали: «19 мая 1953 г. освобождённый по амнистии Прокудин, будучи пьяным, зашёл в здание райкома КПСС и в одной из комнат отобрал у четырёх работников райкома, в том числе у секретаря райкома, наручные часы, оборвал телефонный провод и скрылся. Через 1,5 часа работниками милиции преступник был задержан и 20 июня 1954 г. осуждён к 15 годам заключения в ИТЛ».

Особенно сложная криминогенная обстановка складывалась в удалённых районах, где находилось большое количество лагерных пунктов. Освобождённые часто оседали на местах, не желая или не имея возможности выехать оттуда. Такое положение фиксировалось, например, в Восточносахалинском районе Сахалинской области, где в первые месяцы после амнистии резко вырос уровень преступности.
В Норильске в течение октября - ноября 1953 г. было зарегистрировано 294 уголовных преступления, а в первой декаде декабря - 61, в том числе 3 убийства, 19 разбоев и 27 краж. В Дудинке только с 2 по 8 декабря было совершено 5 убийств. В посёлке Певек Красноярского края во II и III кварталах 1953 г. - 201 преступление, в том числе 26 случаев бандитизма и разбоев, 23 убийства и 6 изнасилований.
По сообщению правоохранительных и партийных органов, «уголовно-преступный элемент терроризировал население, убийства носят характер истязания, убитых граждан никто не хочет опознавать, боясь мести, свидетелями по делам почти никто не идёт, за исключением военнослужащих, а это привело к тому, что убийства раскрываются только в том случае, если преступник задержан на месте».

По данным Генеральной прокуратуры СССР, начиная со второго квартала 1953 г. рост преступности (убийств, разбойных нападений, краж и хулиганств, мошенничества) наблюдался «почти повсеместно», и в сентябре «тенденции к их уменьшению всё ещё не наметилось». «Как установлено, большое число особо опасных преступлений совершается лицами, освобождёнными из мест заключения по амнистии. Они вовлекают в свою преступную деятельность неустойчивые элементы, особенно из числа молодёжи».
За год было зарегистрировано 320 тыс. уголовных преступлений (без данных транспортных органов милиции), при том что в 1952 г. - 246 тыс., а в 1954 г. - 265 тыс. В связи с усложнением криминогенной ситуации Президиум ЦК КПСС 2 июля одобрил проект указа Президиума Верховного совета СССР «О неприменении амнистии к лицам, осуждённым за разбой, к ворам-рецидивистам и злостным хулиганам». Лица, освобождённые на основании указа от 27 марта, если они нигде не работали, отправлялись обратно в лагеря на срок, оставшийся к моменту освобождения по амнистии.

27 августа 1953 г. Совет министров СССР принял секретное постановление «О мерах по усилению охраны общественного порядка и борьбы с уголовной преступностью». В нём, с одной стороны, намечался ряд мер по усилению борьбы с уголовной преступностью, а с другой предполагалось провести целый комплекс мероприятий по трудоустройству освобождённых по амнистии. Но вскоре выяснилось, что меры, направленные на улучшение деятельности правоохранительных органов, могут быть реализованы лишь отчасти: аппарат милиции и прокуратуры, ведавший оперативной разработкой, дознанием и следствием, оказался просто не готов к такому объёму работы, прежде всего в силу своей малочисленности, недостаточной квалификации, а также межведомственных конфликтов.

Гораздо более важными, затрагивавшими основную массу освобождённых проблемами явились их возвращение к нормальной жизни, трудоустройство, получение жилья и (далеко не в последнюю очередь) изменение отношения к ним окружения, т.е. готовность общества принять, включить в себя бывших «исключённых». Трудности с поиском работы, когда человек оказывался не у дел и без прописки, безусловно, являлись и фактором риска криминального рецидива.

В июне 1953 г., спустя два месяца после проведения амнистии, в разных городах и областях остались нетрудоустроенными от 25 до 40% амнистированных. По состоянию на 10 сентября, по сообщениям региональных управлений милиции, доля трудоустроенных выросла до 88%.

Возможности получения работы во многом определялись позицией местных органов власти и руководителей предприятий. В ряде мест, особенно там, где не хватало людей, бывших «сидельцев» принимали охотно. Так, например, Томский обком КПСС высказал готовность принять 5 тыс. семей в колхозы и 1,1 тыс. семей — на предприятия местной промышленности.

Министерство сельского хозяйства и заготовок СССР поддержало ходатайство обкома и предложило предоставить переселяемым льготы, в том числе бесплатный проезд, провоз имущества до двух тонн на семью и провоз скота; единовременное пособие по 800 руб. на главу семьи и по 300 руб. на каждого члена семьи; списание в местах выхода семей недоимок по сельскохозяйственному налогу и обязательным поставкам сельскохозяйственной продукции, а в местах вселения - освобождение от уплаты налога и обязательных поставок (кроме молока) сроком на два года; кредит на строительство жилья в 10 тыс. руб. и 1,5 тыс. руб. - на покупку коровы.

Эти предложения шли в русле принятого 7 апреля 1953 г. распоряжения Совета министров СССР, которое предоставило ряду министерств право при заключении трудовых договоров с амнистированными для работы на предприятиях и стройках выплачивать единовременное безвозвратное пособие в размере 150 и 300 руб. при заключении договора на 1 год и в двойном размере при заключении договора на 2 года. Кроме того, разрешалось выдавать ссуды на индивидуальное жилищное строительство в размере 10 тыс. руб. и на хозяйственное обзаведение - до 2-3 тыс. руб.

Однако, несмотря на принятые на самом высоком уровне решения и рекомендации, местные органы власти не спешили их выполнять. Это обусловливалось, прежде всего, устойчиво подозрительным отношением ко всем людям с лагерным и тюремным прошлым. Сознание не могло смириться с мыслью, что «изгои» способны стать «правильными» гражданами. Перекодировка «чужих» в «своих» давалась с большим трудом.

Ещё меньше к такого рода повороту оказалось готово общество - те самые «правильные» граждане. Безусловно, и здесь сказывалась привычка мыслить в сформированной ещё в сталинские годы парадигме: человек, побывавшей на зоне, независимо от характера совершённого им преступления, воспринимался как потенциальный уголовник. Криминальный разбой, устроенный частью амнистированных, работал на закрепление этого стереотипа.

Любопытно, что в письмах-откликах на результаты амнистии очень редко встречались сочувственные высказывания (исключение - отношение к осуждённым по политическим статьям, но в 1953 г. таковых среди вышедших на свободу было относительно немного). В основном преобладали тревожные настроения, большую долю составляли коллективные жалобы.

Колхозники из Ростовской области писали: «С момента прихода по амнистии бывших заключённых мы не знаем покоя в своей мирной жизни и труде. За период 30-летнего существования нашего колхоза не было ничего подобного, за последнее время нападают и грабят почтовых работников, колхозников, везущих продукты на рынок, грабят магазины и зверски убили сторожа-колхозницу, которая трудилась в колхозе более 25 лет...
Всё это навело большую панику на колхозников, которые из-за боязни не выходят на ночные работы по животноводству, на охрану складов, перестали посещать культурные учреждения и с 7 часов вечера по две семьи собираются в одну комнату на ночлег, потому что грабёж и убийства производятся не отдельными личностями, а целыми группами в 8—10 человек, вооружённых огнестрельным оружием».

Размышляя о причинах разгула криминала, граждане видели одну из главных в недостатках системы наказания преступников и требовали «суровых мер». Для убедительности они ссылались не только на последствия амнистии, присутствовало и стремление политизировать уголовные преступления, переквалифицировать их в террор.
Речь шла не только о грабежах и убийствах. Даже хулиганство маркировалось как «политический бандитизм». Звучали и утверждения о влиянии зарубежной агентуры. «Наличие случаев убийств и хулиганства без видимых причин и без ограблений, производимых организованными шайками, заставляют думать о диверсионном характере этих убийств, т.е. об участии врагов извне», - таково было мнение научных работников из Ленинграда.


Всё это, конечно, недвусмысленное обращение к риторике и практикам 1930-х годов. Именно тогда происходила политизация преступности, которая стала рассматриваться в контексте классовой борьбы. Нарком внутренних дел СССР Генрих Ягода в 1935 г. настаивал, что хулиган, бандит, грабитель - это «настоящий контрреволюционер». Такая логика требовала соответствующего наказания виновных. Поэтому граждане выступали за ужесточение ответственности, вплоть до смертной казни.

В общем, граждане пока не готовы были принять идеи либерализации и гуманизации уголовного законодательства, реинтеграции людей, совершивших преступления, но уже отбывших наказание за это. Речь в письмах шла в основном о наиболее опасных преступлениях, но в сознании людей часто не существовало грани между грабителем и хулиганом, между уголовником-рецидивистом и человеком, первый раз преступившим закон.
Между тем, высказывавшиеся за «суровые» законы - это та самая «общественность», которую скоро стали призывать бороться с преступностью и заниматься поддержанием социального порядка, но совершенно другими методами. Эти методы начали обсуждаться в ходе разработки нового уголовного законодательства и реформирования системы социального контроля в целом. В процессе дискуссий обнаружилось, что общество оказалось гораздо более консервативным, чем профессиональные круги и руководство страны.

Обзор подготовил Михаил Зелёв

Прочитано 2752 раз

Поиск по сайту