Самое читаемое в номере

Андрей Нестеров – романтик и авантюрист

A A A

23 сентября Андрею Нестерову, заместителю главного врача областной клинической больницы им. Н. Н. Бурденко, исполнится 60 лет. 10 лет назад «Улица Московская» брала интервью
у Андрея Владимировича в связи с его 50-летним юбилеем. Соглашаясь на новую встречу, юбиляр сказал: «Даже не знаю, что я еще могу рассказать вашей газете, кроме того, что уже рассказывал…» Но мы были уверены, что с умным человеком всегда есть о чем поговорить. И оказались правы.

nesterov
– Андрей Владимирович, 60 лет – это календарный возраст. А каков Ваш психологический возраст. На сколько лет Вы себя чувствуете?
– Трудно сказать.
Вы знаете, у меня есть круг друзей, с которыми мы дружим десятилетиями. А если ты на протяжении 30 лет находишься с одними и теми же людьми, тебе кажется, что и они не изменились, и ты тоже. Что время стоит. И поэтому, наверное, я не ощущаю такого выраженного изменения.
– Вы родом из Пензы?
– Я родился на Дальнем Востоке, на границе с Китаем: отец был военным, артиллеристом.
Родители – пензенские. Папа родом из деревни Колбинка Лопатинского района.
Мама работала в этой деревне учительницей. Папа приехал на побывку – они познакомились, поженились. Мама поехала за отцом по месту службы.
Там родился я. А потом у родителей что-то не заладилось. Мама вернулась в Пензу вместе со мной. И где-то с двух лет я пензенский.
Какое-то время мы с мамой ездили в деревню, общались с отцом, когда он приезжал навестить родственников, а потом судьба абсолютно развела. Мама одна меня вырастила.
– В предыдущем интервью Вы рассказывали, что мечтали стать военным, а мама уговорила Вас стать врачом.
– У нас сначала было жесткое компромиссное решение: я стану военным врачом. Но у меня был родственник, который только что отслужил в армии рядовым и вернулся. Видимо, у него накипело. Он пришел и мне об армии рассказал – с точки зрения рядового. И что-то мне в армии не понравилось. Я принял решение, что стану просто врачом.
– Почему мама хотела, чтоб Вы стали врачом. Какие она приводила Вам аргументы?
– Не знаю. Вот в ее видении я должен был быть врачом.
Мамина сестра работала в медицине – в туберкулезном госпитале. Она рассказывала о людях, которые там работали: о Германе Петровиче Шалдыбине очень много рассказывала. Я, помню, даже писал сочинение в 7 или 8 классе о герое нашего времени и привел в пример его.
В нашей семье был культ врачей: мама книжки мне про врачей подсовывала, в кино про врачей меня водила. Мама же педагог, человек достаточно жесткий.
Но она проявила такое умение, что я от одного своего мнения абсолютно безболезненно, без каких-либо надломов, пришел к решению, которое ей и было нужно. А потом, когда выбор профессии военного отпал, тогда кто? Только врач.
К 9 классу я себя просто в другой профессии не видел. Видимо, на фоне всего увиденного и услышанного.
И, когда мои одноклассники спрашивали: «Вот не поступишь в институт, что будешь делать?», я думал: «Дурацкий вопрос. Как это я не поступлю?»
У меня даже сомнения не было, что я попаду в институт. Такое было наивное убеждение, что со мной все будет нормально.
Так и вышло. Поступил во 2-й Московский государственный медицинский институт им. Н. И. Пирогова
– Легко поступили?
– Да. Я с золотой медалью закончил школу. Занимался с репетиторами по биологии, физике, химии. Знания у меня были достаточные.
Мне очень понравилось, что репетиторы показали мне, как взаимосвязаны науки: как, например, физические формулы можно применять в химии. И как тогда интересно решаются задачи.
Я на вступительном экзамене как раз эту формулу и применил. Легко поступил. И учился легко.
Анатомия только как-то тяжело шла сначала. Я не склонен заучивать. Я больше склонен логически осмысливать и приходить к результату. А в анатомии нужна зубрежка.
Все остальное было хорошо, а анатомия – прямо хоть институт бросай. Но потом все выровнялось. Понял, как надо учить.
– Уехать совсем мальчишкой в чужой город – это, наверное, было испытание?
– Я абсолютно спокойно это перенес. Я считал себя самостоятельным человеком. Мама работала всегда на двух ставках: с утра уходила и поздно вечером приходила. Я готовил себе каши, яичницы. Сколько спалил сковородок и кастрюлек – одному богу известно. Я мог и готовить, и стирать сам.
Маме было некогда даже уроки проверять у меня. Она приходила уставшая. Поэтому я считал, что меня подготовили к жизни.
Мне гораздо было сложнее, когда отучился в Москве, закончил аспирантуру в Харькове, и, когда приехал, мама попыталась установить контроль. Из-за этого у нас были некоторые конфликты.
– Вы выбрали хирургию. Когда речь идет о работе руками, особенно важен учитель: тот, кто передаст навыки?
– Конечно, это очень важно. Так сложилось в жизни, что многие люди помогли мне: одни – одно, другие – другое подсказали.
Что было важно: не били по рукам. Я вспоминаю своего первого заведующего – Юрия Владимировича Отрадного.
Я только что закончил интернатуру в 5-й горбольнице. Молодой мальчишка. Много читал: практически каждый вечер одну монографию прочитывал либо хирургический журнал. По каждому сложному пациенту обязательно находил информацию о современных подходах к лечению его заболевания.
Прочитаешь, бывало, и бежишь к заведующему: «Юрий Владимирович, я прочитал: это вот так лечат».
Он говорит: «Андрюша, я так лечил – у меня не получилось. Но ты попробуй. Вдруг у тебя получится». Придешь потом, скажешь: «У меня тоже не получилось». Или наоборот: «Юрий Владимирович, а у меня получилось!» Он скажет: «Здорово! А у меня вот не получилось».
Валентина Александровна Науменко меня очень многому научила в техническом плане. Она пришла из областной больницы, была заведующим отделением, широко оперировала. Многие технические аспекты у нее на операциях подглядел.
Никто не говорил: делай вот так и так. Ты смотрел, как лихо все у хирурга получалось, как здорово, и какие приемы он использовал. И пытался все перенимать.
Очень многие люди участвовали в моем становлении как врача. Это Юрий Викторович Безделов, Александр Семенович Ивачев, Марк Моисеевич Беренштейн, Николай Михайлович Хоменко. Николай Афанасьевич Баулин тоже многому меня научил. И я им бесконечно благодарен и всех помню.
– Складывается впечатление, что все у Вас в жизни шло легко и ровно?
– Ну, это как посмотреть. За то, чтобы стать хирургом, мне пришлось побороться.
Интернатуру я проходил в 5-й горбольнице. В то время ее главврачом был Большаков Геннадий Степанович. Я ему говорю: «Хочу быть хирургом». Он: «У меня мест хирургов нет, травматологом будешь». – «Травматологом быть не хочу». – «Хорошо. Я тебя тогда в облздрав направлю. Пускай тебя в окулисты отправят». А в окулисты я тем более не хотел. Пошел в травматологию.
Через некоторое время я к начмеду пошел – он считался руководителем моей практики – и говорю ему: «Интернатура предполагает прохождение, в том числе, и хирургии. А я в травматологии уже который месяц. Вы меня в хирургию все же пустите». Он: «Да зачем тебе хирургия?! Ты ж травматолог». Я: «Ну мало что в жизни бывает. Дайте месяцок поработать».
И вот на месяцок ушел и на всю жизнь в хирургии остался.
Но весь этот месяц была мощная работа по прочтению литературы, по демонстрации своих возможностей, знаний. Я серьезно поборолся. Удалось. Люди увидели мое рвение и поддержали.
– Как происходит становление хирурга?
– Раньше операции распределялись по сложности. Начинающий врач делал операции при поверхностных опухолях, аппендэктомии и грыжесечение при неосложненной паховой или пупочной грыже.
Обычно года через полтора-два молодого хирурга учили делать холецистэктомию. Резекция желудка – это уже после 3-4 лет. И так далее.
В то время 5-я больница была базой ГИДУВа, там работали очень серьезные хирурги и выполнялось много операций. Я ежедневно по нескольку часов ассистировал.
А когда ты находишься рядом, хирурги видят, что ты помогаешь, тебе обязательно какой-то этап операции поручат: шовчик наложить, узлы вязать. В какой-то ситуации тебе что-то объяснят, как лучше поступить, что-то ты запомнишь.
– То есть важно просто рядом быть?
– Да. Медицина не предполагает заочного обучения. Это всегда учеба у постели больного и получение практических навыков. Только тогда получится хороший врач.
Сейчас медицинское образование изменилось. Сегодня все чаще на манекенах пытаются объяснять и к больным студентов реже водят. И сами студенты на дежурство тоже не очень любят ходить. Романтика медицины ушла.
А мы, наше поколение врачей, были романтиками. Была тяжелейшая работа, колоссальная ответственность при минимальной оплате труда, количество дежурств у врачей зашкаливало.
Я буквально только ночевать домой приходил, а дежурил через сутки. А некоторые молодые врачи, чтобы заработать, по 3-4 дня дома не бывали: дежурили в больнице, потом на скорой помощи, потом снова в больнице.
Наверное, поэтому многих, с кем я начинал, уже нет в живых, либо они глубоко больные люди. Бессонные ночи и психо-эмоциональные нагрузки не сказываются благотворно на человеке.
В медицине того времени романтика присутствовала. А сейчас прагматизм на первом месте: как бы заработать деньги. Ты сначала помоги человеку. Медицина – это ведь не стопроцентная гарантия. Я ведь сколько раз наблюдал ситуацию: вроде бы и пациент нормальный, и хирург подготовленный, и делают операцию в плановом порядке, а после операции получают такие осложнения, после которых человек становится либо инвалидом, либо умирает.
– Андрей Владимирович, есть такое выражение: врач от бога…
– Не знаю. Я этот термин никогда не применял. В моем понимании есть врач клиницист и не клиницист.
Клиницист – это тот, который думает, который видит проблему глубоко и действительно умеет пациенту помогать.
А не клиницист – это тот, кто, не глядя на больного, назначает кучу обследований. В надежде, что ему какое-нибудь обследование принесет диагноз.
Но, к сожалению, исследования выполняют не всегда очень компетентные люди. Поэтому принесенные результаты исследований без глубокого клинического анализа не позволяют правильно сориентироваться в ситуации.
Бывает, что на рентгенограммах не видят пневмонию. А если послушать человека? Посмотреть, какие у пациента изменения. Подумать, почему есть эти изменения. Вот так поступает клиницист. И клиницист никогда не поставит деньги впереди проблемы.
А вот не клиницисты – те могут.
– Кто-то из мудрых сказал: «Жизнь – это не количество вдохов и выдохов, а количество мгновений, от которых захватывает дух». В Вашей жизни были такие моменты?
– Я читал книгу «Дружба и любовь» Франческо Альберони. Он в ней много рассуждает о том, что есть дружба и что есть любовь.
У автора есть такое понятие – Встреча. Вот дружба – это Встреча.
Вы друга можете встретить через 20 лет и продолжить разговор, который когда-то вели, и вам это также будет интересно. И частота встреч для дружбы не имеет значения.
А любовь – это качание на качелях. Когда ты взлетаешь, и там, наверху, у тебя захватывает дух от радости.
Мне кажется, что такие моменты – когда захватывает дух, – может подарить только чувство любви. Я, слава богу, это в жизни испытал и испытываю.
– В работе не было таких моментов?
– Знаете, я не считал и не считаю себя великим хирургом. Я понимал, что у меня есть определенный опыт, знания, навыки, но они все равно имеют какое-то ограниченное применение.
Операции мне доставляли удовольствие, особенно когда они были тяжелые, многочасовые, и когда больные выздоравливали. Но это не «перехватывание духа». Это радость, чувство самодостаточности. Дух захватывает только от любви.
Вообще, дружба и любовь – это самое ценное в жизни. Поэтому я всегда говорю молодым: вы не бойтесь, вы испытайте эти ощущения. Жизнь пройдет – хоть будет что вспомнить: как вы в депрессухе были, как визжали от восторга. Это надо испытать и дать волю чувствам.
– Вам приходилось встречать великих хирургов? Чем они отличаются от не великих?
– Конечно, встречал.
Великие хирурги решаются на те действия, которые нигде не описаны. Это новаторы, которые иногда идут вопреки общепринятому мнению, готовы это мнение оспаривать и доказывать свое. Хорошо, если им удается накопить аргументы до того, как они получат негатив.
Я тоже иногда прикидывал: вот пойти этой дорогой? А потом думал: вот сейчас первая операция – и негативный результат. И как с этим жить?
Был в советское время академик Шалимов. Одно время он работал в Харькове, где я учился в аспирантуре. Люди, которые с ним работали, рассказывали, как он начал осваивать операции на грудной клетке.
Он прооперировал 12 человек. На утренней врачебной конференции ему докладывают: этот умер, этот умер… Когда дошли до пятого, он встал и ушел. И все подумали, что он остановится.
Нет! Больные опять поехали в операционную. И Шалимов все-таки эти операции освоил и минимизировал летальность.
Я так бы не смог. Для меня смерть любого пациента была трагедией. Почти личной.
И те негативные моменты, которые в моей жизни случались, меня ставили на место и заставляли всякий раз искать ответ, почему не получилось. Они учили.
Может, я и не идеальную жизнь прожил, но, если б мне сказали: оглянись, чтобы ты хотел поменять, – я бы ничего не стал менять. Пусть все будет. И ошибки тоже. Страдание – это возможность измениться.
Поэтому, когда мы спорим с врачами относительно лечения больного, и кто-то предлагает провести операцию, которая может и не привести к облегчению состояния пациента, я говорю: «Страдания должны привести к положительным изменениям. Иначе они бессмысленны. Человек прострадал, а лучше ему не стало. Зачем тогда проводить такую операцию?»
– То есть Вы по жизни человек осторожный, не рисковый?
– Нет, я не рисковый. Стараюсь все обдумывать и принимать взвешенные решения. Хотя, может, кто-то и скажет, что я не всегда осторожен. Моя жена, например, считает, что я в глубине души большой авантюрист.
– Что же ей дает основание так думать?
– Ну были чисто житейские дела, которые мы начинали, и у нас не было стопроцентной гарантии, что получится: когда гараж начинали строить, машину покупали, решили дом строить.
Всегда жили в материальных ограничениях. Мыслилось все по одному сценарию, а потом пошло все не так. Пришлось перенапрягаться и ограничивать себя во всем, чтоб достичь цели.
Когда речь идет о житейских проблемах, я могу рискнуть. Хотя, с другой стороны, чем я рискую? Разве это риск, если на кон не поставлена жизнь? Это не риск, а так – авантюрка маленькая.
– Как случилось, что Вы перешли на административную работу?
– Люди, наверное, что-то такое видели во мне. Я-то себя видел только хирургом, максимум – заведующим отделением, когда ты еще работаешь с больными и принимаешь решения. Дальше мне было уже неинтересно.
Но меня главный врач 5-й больницы Игнатьев Геннадий Васильевич, когда начмед уходил в отпуск, довольно жестко привлекал к исполнению его обязанностей.
Потом несколько раз заговаривали о должности главного врача, но мне удалось отбиться. Ну а в 2007 г. все же настойчиво убедили, что надо идти работать заместителем главного врача в ГБУЗ ГКБСМП им. Г. А. Захарьина (6-ю горбольницу).
Я в себе особых организаторских способностей не ощущал. Но попробовал – получилось. И с 2007 г. я в этой ипостаси, меняю только кресла и учреждения.
– Где Вам комфортнее всего было работать?
– В 6-ой горбольнице. Мне очень нравилось работать с Вячеславом Космачевым.
Он обсуждал. Мы садились, проговаривали, чего нам хотелось бы для больницы. Принимали решения и начали двигаться в нужном направлении. Потом что-то там, наверху, происходило. Он вызывал и говорил: слушайте, мы тут напланировали, а тут вот что произошло. Поэтому давайте план менять. И мне было понятно, что и почему происходит. Была открытость. Не было подстав, каждый занимался своим делом.
Кроме того, я жил рядом, пешком ходил на работу, пешком возвращался домой по малолюдной улице. Хорошо было.
– От чего сейчас получаете удовлетворение в работе?
– Меня радует, когда я участвую в каких-то тяжелых ситуациях, помогаю поставить диагноз и определить правильную тактику.
То есть то, когда я реально помогаю людям и реально делаю что-то хорошее.
Потому что организаторскую работу оценить сложно. Иной раз ты целый день на
телефоне, выжат как лимон, а оглядываешься и спрашиваешь себя: а что ты сделал?
Ты кого-то устраивал, кому-то организовывал консультацию, ну и что? Что в сухом остатке?
Поэтому радует работа, когда ты видишь, что свои знания ты передал другим людям,
а эти люди сделали и получили хороший результат.
Меня очень радуют коллеги, которые на глазах растут и осваивают новые операции, внедряют новые методики. И ты думаешь: я-то вот это уже не сделаю, а они молодцы!
– Андрей Владимирович, если бы в канун 60-летия у Вас была возможность попросить подарок у Бога, что бы попросили?
– Дожить достойно. Не хочется быть дряхлым и немощным.
Вчера Игоря Костолевского по телевидению показывали. Красавец! Высокий, стройный, задор в глазах! А ведь ему исполнилось 70 лет.
Я всегда говорю, что я не боюсь перехода в мир иной, меня только форма перехода беспокоит. Можно уйти безболезненно и быстро, а можно долго и нудно.
Когда ты столько прожил, уже понимаешь, что если мы пришли в этот мир, то должны и уйти.
И мне в этой связи идея перевоплощения очень нравится. Люди ведь всегда размышляют о цели своей жизни. Кто-то говорит: нет цели. Кто-то: вырастить детей.
Но, если у тебя нет цели, у детей нет цели, ради чего жить? Ради того, чтобы плодиться и размножаться?
А если исходить из того, что мы неодно-кратно приходим в этот мир, то цель появляется. Мы приходим в этот мир, чтобы сделать его чуточку лучше. И в следующий раз, когда ты придешь, тебе же будет жить уже более комфортно.
Одно время у меня был интерес к тому, как из жизни уходили разные люди: глубоко религиозные и жесткие атеисты. И меня ни один атеист своим уходом не порадовал. Это было тяжело и некрасиво. Я для себя такого не хотел бы.
Религиозным человеком себя не считаю. Все-таки воспитали атеистом. Но философия религии мне близка.
Если думать, что ты живешь один раз, то зачем тогда стараться и что-то создавать? А если считать, что ты еще вернешься, тогда в твоих стараниях есть смысл.

 

Прочитано 1984 раз

Поиск по сайту