Самое читаемое в номере

Виссарион и Зинаида

A A A

О судьбе председателя Пензенского горсовета Виссариона Колоколкина (1903-1937) и его жены Зинаиды (1909-1994) рассказывает кандидат исторических наук Михаил Зелёв.

По возрасту и Виссарион Колоколкин, и Филипп Ксенофонтов (о последнем см. мою статью «Судьба помощника Сталина» в «Улице Московской» № 18(633) за 13 мая 2016 г.) относились к тому самому второму (брежневскому) поколению советской номенклатуры.
Но как же отличались их судьба и стиль поведения от судеб тех типичных представителей этого поколения, что стали выдвиженцами «большого террора» 1937-1938 годов, а потом монопольно господствовали в советской политике в 1964–1984 годах!
И Виссарион Колоколкин, и Филипп Ксенофонтов были сталинцами. Но это были не серые послушные солдаты вождя, а люди яркие, талантливые, пытливые, сомневающиеся, самостоятельно принявшие ошибочную сталинскую идею, что успешную модернизацию СССР может обеспечить лишь создание системы систематического свирепого ограбления деревни.
Неудивительно, что им не удалось пройти сквозь сито «большого террора», тем более что их ранний карьерный взлёт привёл к тому, что к этому времени они уже занимали высокие посты в партийном и государственном аппарате.
Их ждали падение и смерть в то время, когда их сверстники только начинали свои звёздные карьеры.


 Пропагандист, философ, партийный функционер
Виссарион Колоколкин родился 19 июня 1903 г. в небольшом сибирском городе Бийске в семье рабочего-конопатчика. Окончил приходскую школу. В 1915-1917 годах – ученик шорника. В 1917-1919 годах – валяльщик на фабрике по производству валенок.
В 1918 г. с Румынского фронта возвращается его старший брат-большевик, под воздействием рассказов которого 15-летний В. Колоколкин начинает сочувствовать коммунистам.
В ноябре 1919 г., в последний месяц колчаковской власти в городе, 16-летний Виссарион вступает в Бийский коммунистический партизанский отряд.
В январе 1920 г. он переходит на работу в ВЧК, а в марте вступает в комсомол и вскоре становится членом его горкома, а затем и членом президиума укома.
В сентябре 1920 г. местное партийное руководство отправляет талантливого 17-летнего юношу на 8-месячные курсы в Коммунистический университет им. Свердлова в Москву. В этот же год он вступает в Коммунистическую партию. После окончания курсов В. Колоколкин был оставлен слушателем основной лекционной группы в Коммунистическом университете. Одновременно он слушает лекции на факультете общественных наук МГУ.
Но спокойно поучиться в Москве В. Колоколкину не удалось. Уже в декабре 1921 г. он из-за болезни уезжает в отпуск в родной Бийск, где его назначают секретарём укома комсомола, а затем заведующим отделом агитации и пропаганды укома РКП(б). В сентябре 1922 г. его перебрасывают на Кавказ, где назначают заведующим отделом агитации и пропаганды Карачаево-Черкесского обкома, затем в январе 1923 г. – заведующим аналогичным отделом Ростовского горкома, а через год – заместителем заведующего аналогичным отделом Северокавказского крайкома.
vissarionВ 1925 г. сбывается его мечта вернуться к учёбе в Москве. Он поступает в Институт красной профессуры философии. Начинаются его 4 счастливейших года. В Москве его ждёт не только напряжённая интеллектуальная жизнь, встречи с ведущими представителями коммунистической интеллектуальной элиты, публикация статей и брошюр, но и знакомство с красавицей Зинаидой Егоровой, женитьба и рождение сына Олега.
12 лет спустя, на знаменитом февральско-мартовском (1937 года) пленуме ЦК вождь советских комсомольцев Александр Косарев так охарактеризует В. Колоколкина: «Мы уж не говорим о том, что такой, по его [Николая Бухарина – М. З.] неоднократной характеристике, талантливейший представитель этой школки молодых, как Колоколкин, является прямым агентом одной из иностранных разведок».
Принадлежал ли В. Колоколкин к знаменитой бухаринской школе?
По имеющейся у меня информации, нет, не принадлежал. В 1929-1932 годах он полностью разделяет позицию И. Сталина по экономическим вопросам, беспощадно критикует Н. Бухарина, делает успешную карьеру.
Но самое главное, тотальные репрессии 1932-1933 годов против представителей бухаринской школы никак не затрагивают
В. Колоколкина. По-видимому, сами власти тогда его к бухаринской школе не относили. Скорее всего, заявление А. Косарева – это уже плод бурного обвинительного воображения эпохи «большого террора».
По окончании Института осенью 1929 г. В. Колоколкин направляется на партийную работу на Среднюю Волгу под руководство опытнейшего Менделя Хатаевича. 29 ноября 1929 г., накануне первого приступа коллективизации и раскулачивания, он читает перед краевым партийным активом большой доклад «О теоретических ошибках тов. Н .И. Бухарина», где объявляет его схемы немарксистскими, а его экономическую программу – нацеленной на подчинение социалистического города кулацкой деревне.
Страшную зиму 1929/30 года он проводит на второстепенных должностях в Средневолжском обкоме. В апреле 1930 г. в условиях отступления в политике коллективизации
М. Хатаевич назначает В. Колоколкина ответственным секретарём Кузнецкого окружкома. (Отсталый аграрный Кузнецкий округ охватывал обширную территорию от Шемышейки до Старой Кулатки и от Николо-Пёстровки до Павловки.) Летом 1930 г. В. Колоколкин становится делегатом XVI съезда ВКП(б).
Новый секретарь окружкома выступает с позиций последовательного сторонника коллективизации, протестует против возврата кулакам конфискованного имущества, говорит о росте правой опасности, о реставрации власти кулака в деревне.
В. Колоколкин – инициативный руководитель. В конце июля 1930 г. он выступает с предложением, как избежать сокращения посевных площадей и увеличить сдачу хлеба кулаками.
По его мнению, надо давать кулакам твёрдые задания по хлебозаготовкам, не обращая внимания на фактический посев. Они не смогут выполнить их за счёт хлеба с полей. Им придётся закупать хлеб на имеющиеся у них сбережения и на побочные доходы, а также рассчитываться за счёт имеющихся запасов хлеба. Зато впредь они уже не будут сокращать посевные площади. Это предложение вызвало огромный интерес со стороны М. Хатаевича.
Но руководство Кузнецким округом было недолгим. В августе 1930 г. округа ликвидируют, а В. Колоколкина назначают ответственным секретарём Оренбургского горрайкома, то есть поручают руководить вторым по численности населения городом Средней Волги и окружающим его сельским районом.
Это время было отмечено яростным столкновением В. Колоколкина с крайкомом по поводу хлебозаготовок. Впервые лично возглавив хлебозаготовительную кампанию, он показал, что на практике не является таким уж неуступчивым сторонником жёсткой линии.
30 октября 1930 года секретарь крайкома Лев Милх на страницах «Волжской коммуны» обвинил В. Колоколкина в либерализме при проведении хлебозаготовок (возврате уже заготовленного хлеба колхозам, оставлении больших запасов хлеба кулакам, недостаточной жёсткости по отношению к ним, низких темпах).
Последовала резкая реакция В. Колоколкина, доказывавшего, что задания по хлебозаготовкам нереалистичны, а хлеб он возвращал колхозам, чтобы не допустить их развала. В. Колоколкин собирался начать открытую полемику с крайкомом на страницах «Оренбургской коммуны» и даже подал в отставку.
Произошло, на первый взгляд, редкое по тем временам событие: Оренбургский горком вышел победителем в этой схватке с крайкомом. М. Хатаевич в конечном счёте принял доводы В. Колоколкина и пошёл на значительное снижение заданий по хлебозаготовкам Оренбургскому району (на 2,8 млн пудов, тогда как В. Колоколкин настаивал на снижении на 4 млн пудов).
Однако подобная уступчивость крайкома объясняется достаточно просто. Сражаясь с Оренбургом за хлеб, крайком, подобно двуликому Янусу, одновременно вёл яростный спор с ЦК, доказывая необходимость значительного снижения заданий по хлебозаготовкам для Средней Волги.
В конце концов И. Сталин уступил. 5 декабря Политбюро снизило план хлебозаготовок для края на 10 млн пудов. При этом 23 ноября И. Сталин в телеграмме второму секретарю крайкома Владимиру Шубрикову обещал снизить план для Оренбургского района на 5,6 млн пудов.
Так что ловкое руководство Средневолжского края ещё и обмануло оренбуржцев, распределив часть предоставленной Москвой скидки по другим районам.
Самого же В. Колоколкина ждал новый карьерный взлёт. Весной 1931 г. он назначается инструктором ЦК, а затем – членом президиума Госплана СССР, который возглавлял тогда Валериан Куйбышев.
Оказавшись в Москве, В. Колоколкин, помимо основной работы, принимает активное участие в борьбе внутри Института философии.
Он оказывается членом так называемой шабалкинской группы преподавателей и слушателей (в том числе бывших) Института красной профессуры. Её возглавлял Павел Шабалкин.
Эти полтора десятка философов коллективно выступили в 1931-1932 годах против монополии группы Павла Юдина и Марка Митина в советской философии. Это выступление окажет роковое влияние на дальнейшую судьбу В. Колоколкина.
Тогда же происходит ещё одно событие, по-видимому, оказавшее не меньшее влияние на судьбу чиновника. Правда, мы знаем о нём лишь из третьих рук. Известный мемуарист Владимир Гусаров пересказал эту историю со слов вдовы В. Колоколкина Зинаиды, а та знала о ней со слов своего мужа. Поэтому этот рассказ надо воспринимать в высшей степени скептически.
Вот что писал В. Гусаров: «Первый муж Зинаиды Михайловны, красный профессор Виссарион Колоколкин как-то нос к носу столкнулся со Сталиным в приёмной Куйбышева:
– Иосиф Виссарионович, «Правду» стало неприятно в руки брать. Я уверен, что вам самому не нравятся славословия, которыми осыпает вас Мехлис.
Сталин ничего не сказал – только посмотрел. Сибиряку Колоколкину потом целый год снились глаза убийцы. Просыпаясь, он шептал:
– В его глазах я увидел свою смерть...»
А в сентябре 1933 г. происходит внешне малообъяснимое резкое карьерное падение В. Колоколкина.
Из члена президиума Госплана он превращается в председателя Пензенского горсовета.


Три недели в Пензе
В. Колоколкин приступил к работе на посту председателя Пензенского горсовета 22 сентября 1933 г.
Ответственным секретарём Пензенского горкома в то время работал бывший подчинённый В. Колоколкина по Оренбургу Михаил Ильин.
Осень 1933 г. была временем, когда советская номенклатура испустила вздох облегчения. Хороший урожай означал близость окончания 5-летнего экономического кризиса. Заканчивался голод. Режим устоял.
Сталинское руководство постепенно, учась на собственных ошибках и заплатив за них миллионами жизней советских граждан, приобретало опыт управления экономикой и всё более склонялось к умеренной хозяйственной политике.
30-летний В. Колоколкин энергично берётся за руководство городом. Обследовав пензенские фабрики и заводы, он 6 октября выступает на пленуме горкома с дельной и интересной речью, посвящённой положению в промышленности города.
Выступать В. Колоколкин любил и делал это хорошо. На следующий день его речь опубликовала «Рабочая Пенза». В ней подробно говорилось о путях рационализации производства на пензенских предприятиях.
Особенно жёстко он прошёлся, не называя при этом имён, по директорам пензенских заводов, обвиняя их в неспособности наладить нормальную работу, безынициативности, безволии, трусости, увиливании от решения проблем, перекладывании ответственности на внешние обстоятельства.
«То, что я видел и что знаю из материала по пензенской промышленности, – говорил председатель горсовета, – рисует самыми чёрными красками режим в руководстве наших фабрик и заводов…
…Директор занимается беготнёй по поводу подвод для подвозки дров, беготнёй по поводу торфа, выдачи денег, оплаты счетов, отгрузки продукции, перевозки овощей, перевозки хлеба, по целому ряду других поводов. И это отнимает у него колоссальное количество времени…
…Мы видим причину своих бед в третьих лицах. Когда появляется какая-нибудь организация, не выполняющая обязательств перед фабрикой и заводом, директор рад, что нашёл козла отпущения, и с избытком сваливает всю вину на него, в том числе и за своё безволие…
…Нужно сделать так, чтобы директор поменьше трусил, побольше вдумывался в ход своих дел, поменьше занимался беготнёй и отпихивал то, что полагается делать ему, побольше организовывал и руководил».
К изумлению многих, 11 октября с яростной критикой на эту речь обрушилась самарская «Волжская коммуна».
В статье «Не всякому звону верь, или об оппортунистических подвигах т. Колоколкина» против новоиспечённого председателя Пензенского горсовета были выдвинуты самые нелепые обвинения в клевете на партию и пролетариат, в барско-пренебрежительном отношении к недостаткам работы пензенской промышленности.
В статье делался вывод, что такой человек вряд ли может иметь что-то общее с нашей партией.
13 октября бюро Пензенского горкома и президиум городской контрольной комиссии, взяв под козырёк, сместили В. Колоколкина с поста председателя горсовета. Он проработал на этом посту всего 3 недели.
При этом от него трижды требовали сделать покаянное заявление, забраковав его первые два варианта. По всей Пензе и Пензенскому району были организованы собрания по осуждению антипартийного выступления В. Колоколкина. На них его обвиняли в клевете на партию, рабочий класс, на наши партийные и хозяйственные кадры.
Столь яростная травля В. Колоколкина вызвала даже сочувствие к нему в народе. На собрании в колхозе им. Будённого в Грабове колхозник-подкулачник Г. Гнидин, решив, что раз человека травят, значит, он защищает интересы народа, призвал «стоять за Колоколкина».
Надо сразу отмести версию о том, что такая кампания могла проводиться по инициативе Самары. Во-первых, тогдашний всесильный хозяин края 1-й секретарь Средневолжского крайкома Владимир Шубриков был уравновешенным, умным руководителем, умевшим ценить таких грамотных и дельных управленцев, как В. Колоколкин.
Во-вторых, даже если предположить, что у В. Шубрикова была какая-то смертельная обида на В. Колоколкина, то у него в распоряжении были гораздо более тихие и эффективные способы избавиться от него, чем устройство на глазах народа и Кремля постыдного балагана вокруг политически совершенно невинной речи только что назначенного инициативного и умного руководителя.
Очевидно, что травля В. Колоколкина была организована из Москвы, а краевые власти были лишь её проводниками. Но кому и зачем был нужен этот цирк, мы можем лишь догадываться.


Закат карьеры и падение
Своё следующее назначение В. Колоколкин получил только в мае 1935 г. Его отправили в хорошо знакомый ему Ростов-на-Дону заместителем начальника Политического отдела Северокавказской железной дороги.
Политические отделы на железных дорогах были ещё одним новым контролирующим органом, с помощью которого И. Сталин пытался противодействовать коррупционному сращиванию существующих управляющих и контролирующих ведомств и разбить узы круговой поруки на транспорте.
Через месяц Северокавказскую железную дорогу разделили, и В. Колоколкин стал начальником её политотдела. Управление уменьшенной Северокавказской железной дороги теперь находилось в Орджоникидзе.
Но работать на этом посту ему пришлось всего полгода. В январе 1936 г. 32-летний В. Колоколкин был арестован в Орджоникидзе. Причиной ареста стало его участие в 1931-1932 году в шабалкинской группе философов. Замечательные философы П. Юдин и М. Митин добились расправы над всеми её участниками. Всех членов группы разыскали и арестовали.
15 августа 1936 г. особым совещанием НКВД В. Колоколкин был приговорён к 5 годам лагерей.
Точку в его жизни поставил И. Сталин. 14 июня 1937 г. он подписал расстрельный список, где значилась и фамилия В. Колоколкина. 16 июля 1937 г. волю диктатора оформил приговор Верховного суда СССР.
Казнённому Виссариону Колоколкину было 34 года. Он стал жертвой того политического режима, который с таким восторгом создавал и укреплял.
В. Колоколкин был реабилитирован в 1955 г.


Зинаида, или Как сплетаются судьбы
vissarion2Судьба Виссариона Колоколкина неотделима от удивительной судьбы его жены Зинаиды.
Зинаида Егорова родилась в Рязанской губернии в семье железнодорожника в 1909 г. Но лучше всего дать слово самой Зинаиде, для чего процитируем её интервью радиостанции «Свобода» от 6 января 1980 года: «Отец мой – очень мыслящий, думающий, очень добрый, человек большой чести. Рано принял участие в революционном движении как рядовой. В 1917 году, в феврале, вступил в партию. Но всё же за все годы он не был ни административным, ни партийным боссом. Рядовой. Дружила я с ним всю жизнь. Мать – малограмотная, добрая, верующая женщина, растила своих детей да ещё сирот-племянников…
…Революцию я восприняла как героику, как путь к новому обществу, к светлому будущему. И я была комсомолкой, потом членом партии. В 21 год закончила Второй Московский Университет, педагогический факультет. С 30 по 36 год преподавала политическую экономию, работала в «Комсомольской правде»…
… Я преподавала в партийной школе, потом, как ни странно, даже в Высшей партийной школе им. Свердлова…
…Муж мой из рабочих. С детства был рабочий. Очень талантливый, способный, к тому же и красивый. Закончил Институт красной профессуры. И в 32 года его увели из дома, и он уже не вернулся. В газетах было, что он расстрелян…
…После того как арестовали моего мужа, арестовали и меня; жизнь пошла по-другому. Сын родился слабый, а затем менингит во время моего увода в тюрьму. Вот поймите: сын умирает, а мать уводят в тюрьму. Перенёс менингит и, безусловно, это не бесследно…
…Возникает вопрос: «Но почему же тогда никто не протестовал?» Я это объясняю так, как сама это испытала.
Оглушённые марксистской пропагандой, смазанной вот этим светлым будущим, почему-то мы все говорили о будущем, но не о настоящем. И это очень хитро.
И мы не заметили, как произошла кастрация душ, т. е. мы утратили нравственные ценности, превратились в бесхребетных рабов и шли на убой без ропота. Моё поколение и те, кто немножко старше или моложе, все служили укреплению режима. Того режима, который многих отправил на смерть и отправляет сейчас. Это поколение преступников, но мы и самоубийцы, т. к. много, очень много наших сверстников пошло на эшафот».
Зинаида Егорова провела в тюрьме год. В 1938 г. в возрасте 29 лет она была освобождена и устроилась на работу в Москве техническим секретарём на строительстве Дома Советов на месте снесённого Храма Христа Спасителя. Там-то и состоялось её знакомство с её будущим вторым мужем 31-летним слушателем Высшей военной академии Генерального штаба, а впоследствии легендарным генерал-майором Петром Григоренко, направленным на стройку во главе коллектива агитаторов.
Сам П. Григоренко вспоминал о том знакомстве так: «Однажды на занятии появилась одна новенькая. Очень красивая девушка. Во время занятий она очень внимательно слушала. Моё внимание привлекла в ней не её красота... Мало ли красивых девушек встречалось в жизни.
Меня поразили её глаза. Полные печали, несмотря на внешнюю весёлость. Не в этот раз, а позже я пошёл с занятий агитколлектива с группой моих слушателей. В компании была и та девушка – Зинаида Егорова. Теперь я уже знал её имя.
Шли мы по Кропоткинской улице. Компания постепенно таяла. Кто садился в трамвай, у кого дом был по пути или в стороне недалеко. В конце концов, мы остались вдвоём. Нам, оказалось, по пути.
Разговор как-то непроизвольно перешёл в тон откровенности. Начали рассказывать друг другу о себе. И я узнал, что она недавно потеряла мужа, который был арестован как «враг народа», что и она сидела за мужа и только недавно освобождена из «Бутырок». Мы долго гуляли. И ещё несколько раз мы возвращались вместе.
vissarion3И от неё я начал набираться новых знаний. Она не говорила о пытках; и в этом отношении я мог оставаться в приятном для меня заблуждении, что Москва этим не больна. Зина рассказала, что среди арестованных было много матерей, отнятых от детей, в том числе от грудных. В частности, её уводили, когда её сын лежал с менингитом при температуре 40.
Зинаида рассказывала об ужасающих условиях размещения – более чем 200 заключённых женщин в камере, рассчитанной на 30 человек. Рассказывала о том, что тема «дети» была сделана самими женщинами запретной, и о том, как нарушение этого запрета приводило к массовым истерикам. Но это было не всё, что она знала.
Мы ещё были чужие и полного откровения быть не могло. Лицо бесчеловечья наша власть показала на этих женщинах не менее ярко, чем в запорожских пытках.
«За что так страшно наказаны эти женщины? – не раз возникала у меня мысль. – Испокон веков, от времён дикости человек отвечал только за им самим совершённые преступления. И вот наша «гуманная» рабочая власть додумалась за преступление одного человека карать всю семью – жену, детей, родителей». В сердце у меня кипело. Но... я уже приобрёл опыт. В душе рядом с кипением возмущения накапливался страх.
Я ещё не до конца понимал, но уже чувствовал, что против страшной машины подавления с палкой не пойдёшь. И я начал давить в себе чувство возмущения, искать оправдания происходящему и бороться не против зла как такового, а против частных его проявлений. Этим и успокаивал душу.
Как-то я попросил Зинаиду познакомить меня с семьёй. Когда я увидел этот коллектив беспомощных людей, у меня заныло под ложечкой. Двое стариков (отец и мать), больной сын, который даже разговаривает так, что понимает его только мать, двое племянников от сестры, арестованной в 1937 году.
Среди них работающая только Зинаида. А работает она, несмотря на своё высшее образование, техническим секретарём и получает гроши. После ареста до преподавательской и другой высокооплачиваемой работы её не допускали.
– Как же вы живёте? – спросил я у матери, когда Зинаида вышла.
– А Зина по ночам стирает и шьёт, – ответила она.
Ещё с одной стороны открылась мне эта женщина. Выходит, что и я своими долгими вечерними провожаниями отнимаю у неё время и ей просто спать некогда. Я стал уклоняться от встреч с нею.
И тут понял, что пришла любовь. Та единственная, что на всю жизнь. Та, о которой мечтал в юности. Поздно пришла. Нет духовной связи ни с одной из женщин в мире у меня. Но ведь дети... дети... Мы стали редко видеться, но тем ярче отдельные воспоминания.
Помню собрание в клубе в Лужниках. Теперь этого клуба и рабочего поселка строителей Дворца Советов нет. На том месте вырос стадион Лужники. Но тогда мы, хлюпая грязью из-под раскачивающихся деревянных тротуаров, собрались в клубе. Не помню точно, что обсуждалось, кажется, тезисы Жданова, но помню выступление Зинаиды, вернее, его концовку. Выступила она горячо и убеждённо, хорошо, аргументированно, а закончила так:
«Когда я шла на трибуну, кто-то в зале сказал: «Обиженная пошла». Но это неправда. Я не обиженная. Я обозлённая. Я обозлена на атмосферу всеобщей подозрительности, на избиения честных людей, творимые в этой атмосфере, в частности, на избиение моей собственной семьи.
Обозлена я и на тех, кто помогает этим избиениям, кто творит атмосферу подозрительности. Некоторые из этих людей и здесь у нас в президиуме сидят.
Зал покрыл её слова бурными аплодисментами. Возвращаясь с трибуны, она проходила и мимо меня, не замечая, конечно. Я на ходу схватил её руку, слегка пожал её и сказал:
– Молодец! Умница!
В ответ она смущённо улыбнулась. Так узнал я её и с ещё одной стороны – как блестящего аналитика и смелого человека.
Но встречи наши почти полностью прекратились. Думал же я о ней всегда. Фото её у меня не было. Но я увидел как-то среди дешёвых скульптурных поделок фигурку спортсменки, которая, по-моему, была копией Зинаиды. Я её купил, и с тех пор она постоянно была со мной, почти четыре года, пока её не разбили. Случайно или умышленно – это другой вопрос, но плакал я над ней, как ребёнок.
Но то был уже 43 год. А сейчас, весной 1939 года, я начал работать над дипломной темой. Но делать ничего не мог. Сосредоточиться не удавалось. Не выходила из головы Зинаида. И тогда я решился на явно глупый шаг. Я пошёл к ней домой и сказал ей примерно следующее:
– Я тебя люблю. Всё время думаю о тебе и не могу работать. А период у меня ответственный – дипломная работа. Поэтому я пришёл сказать тебе: я знаю, что взаимной любви у нас не может быть, и я взаимности не жду. Я надеюсь, что высказав это, я смогу начать работать. Отвечать ничего не надо. Я ухожу.
И ушёл».
Поженились Петр и Зинаида только в 1943 г.
Вспоминает П. Григоренко: «В Москву прибыли мы 21 марта 1943 года.
Меня сразу же потянуло хотя бы взглянуть на тот дом, где жила единственная женщина, которую я так и не смог забыть. По слухам, она будто вышла замуж..., и я от этого похода отказался.
На следующий день моей решимости не хватило. Человек всегда ищет себе оправданий. Вот я и думал: «Еду ведь не к тёще на блины... на фронт. На стажировку, конечно, а не на постоянно. Но фронт есть фронт. Ни пуля, ни снаряд не разбираются, где тут идёт стажёр, а где кадровый фронтовик. И если мне придётся умереть, я никогда себе не прощу того, что мог её видеть и не видел».
Подагитировав таким образом сам себя, я после работы над картами и документами в Генштабе, отправился на Хамовнический плац. Мысль о том, что я иду только на дом взглянуть, была напрочь забыта, когда я увидел этот самый дом. С замирающим сердцем поднялся на третий этаж. Дверь открыла мать Зины – Александра Васильевна. Встретила очень тепло.
– Раздевайтесь. Зина сейчас придёт.
Я разделся. По-приятельски поздоровался с отцом Зины, Михаилом Ивановичем. Внимательно осмотрелся и явно не ощутил присутствия в этом доме другого мужчины, кроме Михаила Ивановича. Вскоре пришла Зинаида. Мы дружески обнялись, радуясь встрече. Казалось странным, что не виделись четыре года.
Спустя некоторое время Зинаида, смутившись, сказала: «Мне надо ехать на вокзал встретить жениха. Я выхожу замуж, кстати, он тоже Пётр».
Я как бы окаменел. Задохнулся. Затем формой приказа сказал: «Женой будешь моей, пойди и скажи ему».
Зина задумалась, долго молчала и, как-то посветлев, тихо сказала: «Да будет так». Пока она ходила, трудно передать моё состояние.
Мне казалось, я не могу дышать.
Зина вернулась быстро. Лёгкой походкой подошла, обняла и сказала:
– Ну что же, пойдём рядом. Выезжай на фронт и знай, что я жду тебя. Жду.
Улыбнувшись, добавила:
– Никаких женихов больше не будет. Сам виноват, долго раздумывал.
 С праздничным чувством, переполнявшим грудь, поехал я и на фронт. Да и там всё время что-то светлое и радостное шло со мной, хотя обстановка к радости не очень располагала».
П. Григоренко с декабря 1943 г. служил заместителем начальника штаба 10-й гвардейской армии (2-й Прибалтийский фронт). В феврале 1944 г. он был тяжело ранен. Его отправили на лечение. С августа 1944 г. – начальник штаба 8-й стрелковой дивизии
(4-й Украинский фронт).
Вспоминает З. Григоренко: «Сразу мы с моим мужем выехали на фронт под обстрел фашистов. Такой это был медовый месяц. Мужа вскоре ранили, подлечился, опять выехали на фронт. После войны мой муж был отправлен на работу в Генеральный штаб. Должность большая и перспективная, но его быстро оттуда удалили. А причина – жена и её родственники имеют плохую биографию».
У них рождается сын Андрей.
16 лет П. Григоренко проработал в Военной академии им. Фрунзе. Защитил кандидатскую диссертацию. Была готова докторская диссертация, но защита не состоялась из-за выступления генерала на Ленинской районной партийной конференции в Москве 7 сентября 1961 г.
В нём П. Григоренко призвал к демократизации, изживанию всех условий, порождающих нарушение ленинских принципов, в частности, высоких окладов, несменяемости. За это он был отправлен с понижением на службу в Сибирь.
В 1963 г. он создаёт «Союз борьбы за возрождение ленинизма», куда вошли несколько студентов и офицеров. Они распространяют в Москве, Владимире, Калуге, Ленинградском и Среднеазиатском округах листовки, критикующие бюрократическое перерождение режима, его карательную политику в отношении рабочих, ситуацию с продовольственным снабжением.
В 1964 г. П. Григоренко был арестован и заключён в психиатрическую лечебницу.
Вспоминает З. Григоренко: «В 64 году арестован был мой муж. Было тяжко, мы же предполагали смертный приговор. А рядом только сыновья Андрей и Олег. Глухо.
И всё же я была позубастей, чем в 37 году. Начала войну за мужа требованием открытого суда. Мне во многом помогло, знаете что, смена династий. Сменили Хрущёва на Брежнева, тут, так сказать, ещё смутное время. И я веду войну за мужа. И тут мне, надо сказать, помогали военные, которые очень плохо относились к Хрущёву. И муж через 15 месяцев был на свободе».
П. Григоренко был разжалован, исключён из партии, долго не получал пенсию, работал грузчиком. Постепенно он становится одним из вождей правозащитного движения, борется за право депортированных крымских татар вернуться в Крым, против реабилитации И. Сталина, против интервенции в Чехословакию, защищает преследуемых, пытается рассказывать правду о Второй мировой войне.
В 1969 г. П. Григоренко был арестован второй раз и снова был заключён в психиатрическую лечебницу. Зинаида организует долгую 5-летнюю борьбу за его освобождение.
Вспоминает З. Григоренко: «Вот Вы сказали «жена». Ой, жёны! Вот КГБ знает, что это такое! Знает силу этих жён. И поэтому после ареста мужа пытаются шантажировать жён. В первую очередь, данными об изменах мужа. Они по себе знают, как это бывает! Затем запугивания.
И если и это на жену не действует, то начинается увольнение с работы, допросы, слежка, лишение свиданий с мужем, унизительные личные обыски с гинекологическим досмотром.
Что же хочет КГБ от жён политзаключенных? ГБ хочет, чтобы жёны не вмешивались в дело следствия и не защищали своих мужей. То есть чтобы жёны были предателями. Но я не знаю жён, а тем более, матерей-предателей».
В 1974 г. П. Григоренко был освобождён. В 1976 г. он становится одним из основателей Московской хельсинкской группы, ведёт правозащитную деятельность.
В 1977 г. власти отпускают П. Григоренко в сопровождении жены на лечение в США, а в 1978 г. лишают его советского гражданства и возможности вернуться на родину. Он получает политическое убежище в США.
Вспоминает З. Григоренко: «В Америке я мало что видела, потому что болела. А то, что я видела, у меня вызывало спазм в горле. И до сих пор этот спазм не проходит. На вопросы: «Почему же в Америке свобода слова и печати и почему такое обилие?» я сама себе ответила: «Потому что здесь правительство не боится критики своего народа».
А вот почему наш народ материально поставлен в нищенское положение, я знаю, что ответа не получу. Но зато я верю, что этот вопрос будет поставлен моим народом. Рано или поздно правительству придётся ответить».
Петр Григоренко умер в Нью-Йорке в 1987 г., а его вдова Зинаида умерла там же в 1994 г.
Михаил Зелёв,
кандидат исторических наук

Прочитано 1161 раз

Поиск по сайту