18 лет бесправия: из воспоминаний узника ГУЛАГА

Начало личной трагедии
В апреле 1936 г. аспиранта-биолога С. С. Хрупина неожиданно назначают на должность преподавателя курса ленинизма в Полтавское военно-политическое училище. На лекциях и семинарах он откровенно высказывает свои взгляды на социально-политические процессы, происходящие в стране. О его «крамольных» выступлениях доложено в партийный комитет и начальнику училища.
В октябре 1936 г. партийная комиссия училища исключает С. Хрупина из партии за «восхваление Троцкого и за отрицание наличия социализма в СССР». Начальник училища отстраняет его от работы.
«В апреле 1937 г. в штабе Харьковскогоо военного округа и политуправлении начались массовые аресты руководящего командного и политического состава». Затем пришла очередь и Полтавского военного училища, где арестовали несколько преподавателей и самого начальника. «Секретарь парткомиссии училища напугался ареста и повесился, оставив записку: «Я не виноват, но доказать это не могу».
Арест и следствие
В июле 1937 г. Степан Хрупин был арестован, начались изнурительные ночные допросы: «Бить меня не били, видимо, потому что я не потянул никого из товарищей, как делали другие, чтобы спасти себя. Следователь упорно добивался «пришить» мне связь с другими лицами, с которыми мне довелось работать вместе. Однако за дерзкую выходку и оскорбления, брошенные ему в лицо
(С. Хрупин пытался защищаться от следователя табуреткой), он подверг меня «легкой экзекуции»: заставил трое суток сидеть на стуле. При таком методе воздействия… становится больно сидеть, кроме того, от бессонницы и изнеможения падаешь со стула, тогда тебя «заботливые помощники» и следователи поднимут, обольют холодной водой и усадят на стул».
По окончании следствия ему было предъявлено «три пункта обвинения: 1. Восхваление Троцкого. 2. Отрицание наличия социализма  в СССР. 3. Восхваление фашистской Германии. Так я был обвинен по ст. 58, параграф 10, ч. 1 УК РСФСР за преступления, карающиеся тюремным заключением сроком до  10 лет. На следствии мы были лишены элементарного права на защиту, а нанимать юристов-защитников было бессмысленно, потому что они были бесправны, как и прокуроры. Многие защитники сами потом оказались  в тюрьме за то, что брались защищать «врагов народа»».
«Жизнь» в камерах
В тюрьме С. Хрупин испытал на себе все тяготы камерного заключения: «Волна массовых арестов росла и росла. Если в июне, июле и августе в тюрьму приводили за день десяток арестованных, то в сентябре, октябре и ноябре приводили сотни. В одну из утренних прогулок нам довелось увидеть 130 человек, сидевших в белье около санпропускника, арестованных в одну ночь… После суда меня перевели из камеры № 7 в камеру № 1… К моему приходу в этой камере (около 36 кв. м.) сидело 98 человек! Стекла в окнах выбиты. Те, кто сидел под окнами, кутались в одежду от холода, а те, которые находились по середине камеры, ближе к двери, сидели в трусах и изнывали от духоты. Все узники сидели по-обезьяньи, поджав ноги, а когда ноги млели, то, чтобы вытянуть их, надо было класть на плечи соседу или протягивать ему под руки, если его плечи были заняты другими ногами… Несмотря на такую тесноту, в эту камеру впихнули еще 12 человек. Наши протесты и вызов начальника тюрьмы ничего не дали».
Муки этапа
1 ноября 1937 г. суд трибунала Харьковского военного округа приговорил Степана Хрупина к 5 годам в исправительно-трудовом лагере с поражением прав на 2 года и лишил его воинского звания.
В марте 1938 г. его отправили на этап: «В Полтаве посадили нас в товарный вагон, оборудованный двухъярусными нарами, по десять человек на нары. Среди нас, «врагов народа», оказались и семь человек уголовников, которые с первой же ночи занялись грабежом, отнимали у нас деньги…
В Харькове, на станции Основа, формировали наш эшелон. В него входили вагоны с заключенными из Днепропетровска, Донецка, Харькова и Полтавы, всего 2400 человек. Нас пришли провожать сотни людей, родственников… Запуганный народ стоял и молчал, вытирая на глазах слезы, махая нам руками и платками, а поезд с заключенными набирал скорость, увозя нас в неизвестное будущее…
За 42-дневный путь в вагоне нас дважды гоняли в баню, на санобработку… первый раз – в Сызране, второй – в Иркутске.
Этап до Владивостока был долгий и изнурительный. Кормили раз в сутки горячей пищей, а утром на завтрак и вечером на ужин давали по половинке селедки и ведро воды на вагон. В пути очень плохо снабжали нас водой, и мы страдали от жажды…
Во Владивостоке в пересыльной тюрьме нас месяц держали на карантине… После карантина отправляли в лагеря на Колыму».
От Владивостока до Магадана
«6 июля 1938 г. нас, заключенных, погрузили на пароход «Джурма» в трюмы, оборудованные трехэтажными нарами, и на шестые сутки привезли в бухту Ногаево, на берегу которой в 1929 г. заключенными из числа раскулаченных был заложен город Магадан. В трюм парохода «Джурма» на трехэтажных нарах нас поместили около трехсот человек…
На третий день пути один из заключенных бросился из уборной в море, крикнув нам: «Прощайте, товарищи!». Охрана и матросы не кинули ему спасательный круг… В море бросился ведь «враг народа», а не человек. Одним врагом будет меньше; нас и везли-то для уничтожения…
Привезли нас в бухту Ногаево 11 июля 1938 г. Выходя из трюмов на причал, увидели батальон солдат охраны, стоявших длинной цепью с собаками, неистово лаявшими и рвущимися с поводков. Зрелище весьма впечатляющее. Нам приказали строиться в колонну по пять человек в ряд. Колонна медленно вытягивалась от портового причала до лагерной бани города Магадана…
После бани нас привели в один из лагерей города…, состоявший из брезентовых палаток и нескольких деревянных бараков таежного типа. Лагерь был огорожен колючей проволокой с четырьмя вышками по углам, на вышках дежурили бойцы охраны…
После обеда началась регистрация прибывшего этапа, а затем группу в 25 человек усаживали в грузовую машину, и она с двумя конвоирами выезжала на автостраду, направлялась по ней на север – в район приисков и других производственных объектов Колымы».
Прииск «Штурмовой»
«Прииск «Штурмовой» находился в 730 км от Магадана. В дороге, проехав километров 450-500, нас один раз накормили баландой, в одном из лагерных пунктов по трассе… Машина въехала в зону лагеря, ворота закрылись, нам приказали подниматься… Мы построились в шеренгу».
Начальник лагеря Романенко, узнав, что у большинства прибывших заключенных высшее образование, объявил: «Тут у вас будет одна специальность – забойщики. Завтра в семь часов утра – на развод!
После «смотра» охранник повел нас в брезентовую палатку, не заселенную заключенными. Палатка новая, внутри оборудована двухэтажными нарами по типу вагонных, где могут разместиться человек 100 заключенных. Посередине палатки стояла небольшая железная печь-буржуйка…
16 июня 1938 г., в шесть часов утра, дежурный охраны ударом молотка по висевшей рельсе подал сигнал к подъему… Умываться нечем, нет воды. Получаем у… дневального из числа уголовников пайку хлеба граммов 550 и идем в столовую завтракать. В столовой нам дают талоны, а по талону получаем пол-литровую порцию рыбного супа – это и есть тюремная баланда. Позавтракав и положив оставленный на обед и ужин кусок хлеба за пазуху телогрейки, чтобы его не украли уголовники, идем на развод к воротам лагеря.
Пересчитав нашу бригаду, охрана выпускает за ворота. За воротами лагеря конвой объявляет: «В пути следования шаг заключенного вправо, шаг влево – конвой стреляет без предупреждения». И так нам говорили это ежедневно».
Смерть в забое
«Привели нас к инструменталке 2-го участка. Назначенный начальством бригадир из уголовников… получил для нас инструмент: 16 лопат, 8 кайл, 8 тачек, 8 ломов и 20 пар рукавиц. Раздав инструмент, повел к месту работы в забой.
В забое бригадир разбил нас по звеньям (каждое из трех человек), назначил звеньевых и дал задание. В забое каждое звено снимало слой оттаявшего грунта до мерзлоты, дробило его кайлом, грузило лопатами на тачку и отвозило тачку на эстакаду… перекур только тогда, когда остановится вагонетка, за нарушение этого режима – расстрел!
Кто возьмет золото в карман или пронесет его в лагерь – расстрел… Начался первый наш трудовой день. Пошли в казну государства первые килограммы золота, добытые нами за кусок хлеба в 600 г, горсть пшена и овса, да граммов 100-150 соленой рыбы или селедки. Дешево обходилось государству добытое нами золото…
При таком рационе питания и тяжелом физическом труде мы стали быстро становиться лагерными «доходягами»: пухнуть от голода, заболевать цингой; многие стали умирать… С каждым днем увеличилось количество больных цингой, покрывавшей тело гнойными ранами, расшатывались и выпадали зубы из кровоточащих десен. С отекшим лицом и опухшими ногами заключенные шли в забой отдавать последние силы на добычу золота…
В июле с каждым днем росла смертность людей в лагере. Умирали «враги народа». Такое питание и условия труда заключенный долго выносить не мог. Живой человеческий организм не выдерживал лагерный режим, он отвечал на него смертью. Разница лишь в том, что одни умирали сегодня, а другие – завтра или через месяц».
Нельзя  забыть
Мы перелистали всего лишь первые 80 страниц повести Степана Хрупина. Впереди у него было еще 16 мучительных лет лагерей и ссылки, из которых он вернется только летом 1954 г. Несмотря на это, он нашел в себе мужество и вспомнил годы, проведенные в заключении. Какую цель он ставил перед собой, создавая повесть? На страницах своей книги он многократно отвечал на этот вопрос.
Отвечал себе, а больше всего нам, ныне живущим: «Похоронить это все, предать забвению и скрыть от потомков злодеяния, творившиеся в эпоху культа Сталина, – значит издеваться над светлой памятью погибших невинно людей, значит допускать возможность повторения преступлений».